А.И. Зайцев. Культурный переворот в Древней Греции

А.И. Культурный переворот в Древней Греции. СПб, Филологический факультет ,

Самая убедительная попытка разгадать «», то есть стремительный и всесторонний культурный подъем архаической Греции, заложивший основы всей европейской культуры. А надо понимать, что вся культура на пространстве от Чукотки до Аляски если двигаться на запад — это вариации греческой культуры где-то с большей местной спецификой, где-то с меньшей, везде пропущенные через Христианство. Еще нигде и ни разу культура европейских народов не вышла из древнегреческой парадигмы, которая работоспособна и сегодня. Это нуждается в объяснении.

AlexanderZaitsevБолее красивой и убедительной теории чем у санкт-петербургского филолога Александра Иосифовича Зайцева (1926-2000) мне признаться не встречалось и вряд ли оно существует. По его мнению в основе греческой культуры лежит «», то есть борьба, состязание, символом которого могут служить древние Олимпийские игры. «Война всеобща и правда — борьба» — учил Гераклит. Агональное начало пронизывает всю греческую культуру — не только спорт, но и политику — и это порождает, в частности, демократию, философию — и это порождает диалектику, театр — и это порождает трагедию и комедию. Приобретение чести и славы в агоне создает невероятную конкуренцию талантов и амбиций, которая в короткий срок выдвигает массу лучших талантливейших и интереснейших.

kulturnyy_perevorot_v_drevney_grecii_viiiv_vv_do_neh_1_1Грекам помимо прочего удалось сделать культурное творчество невероятно интересным для широкой публики. Чтобы оценить это достаточно сравнить их с римлянами: там где римская толпа наслаждалась кровавыми убийствами, там греки с замиранием следили за стихом трагедии. Собственно это важнейшая, революционная черта греческого агона — его нелетальный характер — не помню есть эта мысль у Зайцева или это я уже читая его додумался. Варварское состязание это как правило смерть или моральное уничтожение одного из участников, это игра на выбывание — «королевская битва». У греков как-то сам собой был введен запрет на убийство соперников, несогласных и даже политических конкурентов. Особенно ярко это проявилось в Афинах где возник такой удивительный инструмент политической борьбы как остракизм то есть изгнание голосованием опасного гражданина — устранявшее его из жизни полиса, но, при этом, не предполагавшее его уничтожение и предусматривавшее возвращение.

Единственный раз когда греки отошли от принципа нелетальности в дискуссии — это случай с Сократом. Причем, похоже, Сократ сам сознательно вел к этому дело именно для того, чтобы раз и навсегда отбить охоту казнить за слова и мысли.

Вот этот острый героический дух агона — борьбы и соперничества — в сочетании с негласным запретом на убийство соперников и дал тот изумительный культурный взрыв равного которому не было в истории до сих пор.

Сошлюсь, кстати, на своё эссе о мнимом греческом пессимизме — как раз по зайцевским мотивам.

В своих поздних работах Зайцев высказывает мысль, что греческое чудо затухло из-за утраты чувства жизненного оптимизма, надежды на то, что человек может чего-то в своей жизни добиться, надежды на возможность выбраться из бедности и взять свою судьбу в свои руки.

Хотя, на мой взгляд, наверняка, была еще одна причина. В основе греческого подъема было острое чувство отличия от варваров. Греки конструировали свою свободу — творческую и политическую через конструирование образа варварской несвободы.

С началом эллинизма чувство греческого «шовинизма свободы» начало стремительно протухать. Греки стали перемешиваться с варварами — и не только варвары эллинизироваться, но и греки варваризироваться.

А.И. Зайцев
«Греческое чудо» и его завершение в эпоху эллинизма

Мои размышления, изложенные здесь в кратком виде, примыкают к теме «греческого чуда», которую я подробно исследовал в моей книге, появившейся теперь и в немецком переводе.1 Вопрос, почему именно греки осуществили такой громадный прорыв вперед и стали благодаря этому родоначальниками всей западной цивилизации и культуры, был поставлен с незапамятных времен: уже римляне, по-видимому, размышляли об этом. Поразительным образом, однако, до сих пор не было ни одной попытки рассмотреть этот вопрос методически. В своем исследовании я попытался восполнить этот пробел, и высказанные здесь соображения я рассматриваю как необходимое дополнение к моей книге.

При этом общей предпосылкой всех моих построений было наблюдение, очевидность которого подтверждается социологией и социальной психологией, что духовно творческие личности, которые не только обладают творческим потенциалом, но и стремятся его реализовать, обнаруживаются во всех культурах. Однако в противовес этому всякое более или менее нормально функционирующее общество препятствует любому духовному творчеству, не связанному с какой-либо практической целью, и тем самым тормозит развитие культуры. По этой причине полный расцвет культуры происходит исключительно редко, и именно поэтому его всякий раз следует связывать с временным ослаблением системы, которая предохраняет общество от слишком быстрого обновления. В Греции подобное ослабление последовало, по-видимому, после разрушения микенской цивилизации, во время так называемых «темных веков».

Уже у Гомера мы находим греков в состоянии агональной цивилизации (понятие, введенное Якобом Буркхардтом),2 в которой каждое значительное достижение вызывает желание превзойти его, в то время как вопрос о пользе, которую могло бы принести обществу это или любое другое достижение, вовсе не ставится. Такая агональная склонность проявляется, прежде всего, в неслыханном развитии атлетики и, в особенности, в панэллинских играх. Очень скоро эта тенденция становится заметной во всех возможных областях духовного творчества: в поэзии, философии, изобразительном искусстве и в зарождающейся науке. Особенно наглядно она проявилась в формировании геометрии, сделавшей своим основанием систему строгого доказательства и отвергавшей любую мысль о практическом применении. Таким образом, среди причин, приведших к возникновению «греческого чуда» я ставлю на первое место развитие в Греции агонального общества.

Конечно, с самого начала никак нельзя исключить того, что агон не выродится в незначительное и суетное занятие, которое не в состоянии породить никаких значительных достижений, — если только его участники не смогут развить в себе внутреннюю установку на подобное значительное достижение. В этом, однако, и заключалась основная установка греков архаической и классической эпохи, которым, несмотря на приписываемый им Фридрихом Ницше, Якобом Буркхардтом и Эрвином Роде «метафизический пессимизм», было присуще глубокое убеждение, что человек hic et nunc, т. е. в своей жизни, способен на величайшие свершения — он не может избежать лишь смерти, как поет хор у Софокла (Ant. 332-375).

Исходя из моего теперешнего понимания проблемы, я предлагаю считать второй предпосылкой культурного расцвета в Греции именно этот относительный оптимизм, который, разумеется, был немыслим без предшествующего ему экономического подъема и территориальной экспансии (об этом см. ниже). В моей книге я еще не мог дать удовлетворительного определения этому феномену. Размышляя о конечной фазе расцвета греческой культуры, я пришел к принципиально новым соображениям. Действительно, вопрос о причинах и механизмах действия культурного переворота, содержит, как представляется, и ответы, касающиеся причин его угасания. Ведь установить, что именно препятствовало раскрытию творческих сил греков постклассического периода, означает в то же время и выяснить, отчего в более ранние эпохи эти силы могли быть раскрепощены.

Подобная постановка вопроса уже сама по себе делала прозрачным резкий контраст между моими наблюдениями над материалом источников, касающихся стремительно развивавшейся Древней Греции, и погрязшим в глубокой (стагнации Советским Союзом. На основе описания того состояния застоя культуры, которое сложилось в эпоху эллинизма, сразу же возникли бы ассоциации со сходным состоянием в советской России, ассоциации, которые считались непозволительными в тоталитарной системе. Поэтому только теперь, в известной мере в дополнение к моим предшествующим исследованиям, я подхожу к тому, чтобы включить завершающий этап греческого расцвета в мои построения и предложить тем самым последовательное объяснение этого феномена.

Однако сначала несколько слов о стагнации культуры: действительно ли она имела место? Начать следует с тех отраслей внутри культуры, которые развиваются кумулятивно, подобно точным наукам, порожденным самим «греческим чудом».5 В математике после Архимеда и Аполлония Пергского наблюдается внезапное иссякание творческих сил, которое не могла остановить даже одинокая фигура великого Диофанта. С Гиппархом в состояние застоя приходит астрономия, в которой систематик Птолемей не заложил никаких действительно новых начал. Первые подходы перипатетика Стратона из Лампсака к планомерному физическому эксперименту застыли в своей начальной фазе. Для описательного естествознания по-прежнему сохраняли силу основные положения Феофраста и Аристотеля, так что констатация Карла Шнайдера, что инвентарная опись часто заменяет действительное «познание»,6 верно определяет создавшуюся ситуацию.

Творческая мысль о человеке и обществе заканчивается на трудах Панэция, Посидония и Полибия. Гораздо труднее судить о философии, хотя представляется бесспорным, что после формирования основных философских школ уже в начале III в. до Р. X. и вплоть до неоплатонизма, т. е. в течение 500 лет, не возникает никакого нового направления. О развитии литературы и изобразительного искусства вряд ли можно судить иначе, — вопреки всем теоретическим сомнениям. Согласно Виламовицу, перемена к худшему в эллинистической поэзии наступила около середины III в. до Р. X.7 Для этого достаточно лишь сопоставить известные в его время фрагменты Евфориона или Гермесианакта с сочинениями Аполлония Родосского, Менандра, Феокрита и Каллимаха. Мало обнадеживающе звучат и относящиеся к поэзии папирусные находки, начиная приблизительно с 250 г. до Р. X.8 По-видимому, литература исчерпала свои возможности. После IV в. исчезают великие имена в скульптуре и живописи. Таким образом, в эпоху эллинизма можно, по моему мнению, говорить о застое культуры.

Впрочем, нам не следует удивляться этому. Все периоды культурного расцвета во всех странах были до сих пор ограничены временными рамками и не длились без конца.

Эпохальный культурный переворот на Ближнем Востоке ок. 3000 г. до Р. X. так же вскоре сменился застоем, как и «греческое чудо». Новоевропейский расцвет культуры, начатый итальянским Ренессансом, на наших глазах близится, по-видимому, к своему концу. Философские спекуляции Освальда Шпенглера о закате Европы явно основываются на фактах, которые говорят сами за себя. Однако механизмы, приводящие к культурному застою, должны были развить и свою собственную динамику, закономерности которой я пытаюсь найти, исследуя конец «греческого чуда».

В своей книге решающую роль в развитии «греческого чуда» я приписал агональному духу греков и его переносу из атлетики в духовную сферу. Однако агональный дух господствовал и в греческой культуре эллинистического и римского времени: споры поздних философов и риторов служат этому красноречивым свидетельством. По меткому замечанию Цицерона, греки «поносят без раздумья всех, с кем они не согласны в том, что касается истины» (De fin. II, 25, 8). Справедливый приговор Цицерона суров: in levitate perversitas («в легковесности испорченность»).

Итак, агональный дух сохраняется, но присущее ему ранее творческое начало бесследно исчезает. Что же, собственно, было утрачено? Конечно, свою роль должна была сыграть утрата независимости большинством греческих городов, однако ослабление творческих сил ощущается и в Великой Греции и Сицилии еще до римского завоевания (Архимед был лишь счастливым исключением), в то время как Александрия при Птолемеях стала одним из самых главных рассадников затухающей творческой деятельности.
Представляется, что повсюду в мире для развития культуры необходимы не столько права на участие в политических решениях, сколько личные свободы граждан: иначе расцвет культуры в елизаветинской Англии или во Франции Людовика XIV был бы невозможен. Во времена Адриана афинянин обладал гораздо большей личной свободой, чем при Перикле, однако способность к творческой работе он утратил.

Я полагаю, что решающую роль в угасании «греческого чуда» сыграла утрата веры в человека, который с помощью собственных устий способен достигнуть того, что в принципе для него достижимо. Иными словами: греки всегда были «метафизическими пессимистами», но в архаическую и классическую (а возможно, и в микенскую) эпоху они смотрели на конкретные условия повседневной жизни с большой долей оптимизма. К приведенным в моей книге обоснованиям этого тезиса я добавлю лишь одно место из речи Перикла у Фукидида (II, 42, 4), в котором самое важное высказывается не самим Периклом, а предполагается как нечто само собой разумеющееся: πενίας έλπίδι, ώς καν ετι διαφυγών αυτήν πλουτήσειεν. Таким образом, Перикл говорит о надежде бедных на возможное обогащение как об общераспространенном факте. В эллинистическую эпоху от этой ограниченно оптимистической установки осталось очень мало. Многое указывает на иссякание этой веры в собственные силы: в первую очередь здесь можно привести в пример распространение в эллинизме культа Тюхэ. Если Хедвиг Кеннер вслед за Л. Радермахером приходит к выводу о том, что страдание изображалось в эллинистическую эпоху гораздо чаще, чем ранее, то и этот результат подтверждает мою позицию. Отнюдь не случайно, что среди многих эллинистических изображений детей, особенно на терракотовых статуэтках, достаточно часто попадаются усталые, почти старческие, не по годам созревшие и умудренные детские лица.

Изменение духа времени наглядно проявляется в образах двух героев греческого эпоса странствий и приключений, Одиссея и Леона, если рассматривать их в качестве антиподов. Одиссей предстает перед нами как самостоятельно поступающая, деятельная и решительная личность. Участие богов устроено таким образом, что Афина советует ему именно то, что он по своей природе сделал бы и сам в данных обстоятельствах. Ясон у Аполлония Родосского (но не в мифе!) беспомощен и зависим не только от руководства богов, но и от помощи Медеи.
Ослабление веры в успех как результат личной деятельности и усилий, обнаруживается и в эволюции политического устройства. В большинстве полисов при формальном демократическом устройстве развивается настоящее господство людей, стяжавших всевозможные почести. Как это стало возможным? Управление государством перешло в руки более богатых людей, тех граждан, которые обладали досугом, в то время как участие народа в политике отошло на задний план. Так постепенно пришли к тому, что противник демократии Аристотель советовал осуществлять при помощи различных искусственных мероприятий.

В Афинах мы можем наблюдать эту перемену уже в IV в. до Р. X. В первые послевоенные годы английский историк Α. X. М. Джонс отмечал, что аттические ораторы IV в. или же их клиенты, выступавшие в суде с написанными ораторами речами, с презрением говорят о бедняках. Такой образ действия был целесообразен только перед присяжными, которые принадлежали преимущественно к зажиточному среднему сословию. Отсюда мы должны сделать вывод, что к этому времени бедные афиняне неохотно пользовались своим правом участвовать в суде в качестве присяжных. В народном собрании положение дел было, вероятно, сходным.

Недавно была предпринята попытка оспорить выводы Джонса. При этом исходили из предположения, что бедные граждане Афин восприняли отношение к жизни среднего сословия, в то время как ораторы приспосабливались к этой основной установке. С этим выводом трудно согласиться, ибо описанная гипотеза противоречит простейшему жизненному опыту. Бедный человек может усвоить положительную оценку богатства, образования и благородного происхождения, однако есть одна вещь, которую такой человек всегда будет слушать с внутренним сопротивлением, а именно: любую насмешку над детством, проведенным в бедности, в чем Демосфен упрекает Эсхина (Dem. XVIII, 258-262). Ни Периклу, ни Демосфену никак нельзя отказать в обладании чувством того, что можно говорить людям. Если первый выдвигал тезис, что позорной является не бедность, а леность, в то время как второй относился к бедности с презрением, то это, без сомнения, означает, что они выступали перед разными людьми, принадлежавшими к разным слоям общества. На правильной позиции, таким образом, стоит Джонс, а не его критики. Интерес к общественно-политической деятельности среди бедных слоев населения Афин уменьшается, по-видимому, уже в IV в. Эта тенденция, характерная для эпохи эллинизма, возникает, по всей вероятности, в IV в.

Я полагаю, что этот процесс мы можем с пользой проследить и с более общей точки зрения социологии или социальной психологии. Американский ученый Дэвид Макклеланд и его ученики разработали метод, с помощью которого можно измерить стремление к успеху отдельной личности. Они называют соответствующий показатель N-Achievement. Этот N-Achievement или его средние значения могут быть достаточно надежно вычислены и для культур прошлого посредством применения контент-анализа к письменным текстам и исследования памятников искусства. Мне кажется, что жизнеутверждающее начало в мироощущении греков архаической и классической эпохи, которое я пытаюсь определить интуитивно, очень близко к установке, лежащей в основе этого N-Achievement.

Макклеланд и его ученики высчитали N-Achievement для многих стран и временных отрезков, предметом их исследования была и Греция с 900 по 100 гг. до Р. X. Наивысший N-Achievement относится к архаической эпохе (у Макклеланда до 475 г. до Р. X.), между 475 и 362 гг. его значение уменьшается, чтобы впоследствии упасть еще больше. У Макклеланда за высоким N-Achievement следует экономический рост, в то время как о культурном развитии ничего не говорится. Основываясь на том, что я знаю о Древней Греции, я могу сказать, что культурный расцвет происходит в период экономического роста там, где образовалось агональное общество. Этот расцвет сохраняется до тех пор, пока общество остается агональным и относительно оптимистическим, т. е. демонстрирует высокий N-Achievement. Если же один из этих двух компонентов исчезает, то развитие культуры сменяется застоем. Нечто подобное произошло и в III в. до Р. X.: общество оставалось агональным, однако люди потеряли веру в собственные силы, и «греческое чудо» вступило в фазу своего угасания.

Код вставки в блог

Копировать код
Поделиться:


Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:

www.patreon.com/100knig

Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.

Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту

4276 3800 5886 3064

или Яндекс-кошелек (Ю-money)

41001239154037

Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.

Как еще можно помочь сайту