Аппиан. Римские войны

Аппиан. Римские войны. СПб., Алетейя, 1994

Самое знаменитое произведение Аппиана — «Гражданские войны», но не меньшего внимания заслуживают и «Митридатовы войны» и «Ливийская книга», посвященная подлому добиванию Карфагена в третьей пунической войне.

Меня оттуда совершенно потрясла история как римляне велели карфагенянам выдать все оружие и те согласились, а после этого услышали приказ покинуть обреченный на разрушение город. «Враги сами везли врагам свое оружие…». Я теперь всегда вспоминаю эту фразу когда читаю призывы к «разоружению», «невмешательству и т.д.

Вот римский сенат отвечает карфагенским послам, что они получат мир если «удовлетворят римлян». Пунийцы начинают в отчаянии метаться, стараясь понять каким еще унижением они могут удовлетворить римлян. Посылают в Рим посольство с соответствующим вопросом. Сенат отвечает, что карфагеняне сами отлично знают способ удовлетворить римлян. А способ, конечно, только один — Карфаген должен быть разрушен.

И вот самая поразительная сцена — уже объявившим войну римлянам карфагеняне сдают… все свое оружие.

«Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам свое оружие… они надеялись, что консулы почувствуют к ним или уважение, или сожаление…»

Но не тут то было — вместо уважения или сожаления они слышат указ римского сената — покинуть город и поселиться не ближе 80 стадий от моря, ибо Карфаген должен быть разрушен до основания…

Когда всю весну и начало лета 2014 РФ маневрируя и постыдно унижаясь пыталась избежать санкций США и ЕС, не вводила войска на Восток Украины, отрекалсь от ополченцев, давала какие-то странные обещания и делала абсурдные заявления, ничто не вгоняло меня в такую ярость, как осознание того факта, что конечный итог все равно предопределен. И память об этом эпизоде из Аппиана укрепляла меня в моей уверенности.

Даже если мы считаем себя Третьим Римом не забудем что для врагов мы Карфаген который delendam esse.

Книгу Аппиана о гражданских войнах очень ценил Маркс, якобы за материализм и внимание к экономическим условиям. Но я думаю он врал — ему просто нравилось её читать. В этом я с Марксом согласен.

Только мне нравится у Аппиана как раз посыл, что человек хозяин и своей судьбы и случая и потому нельзя сдаваться. От иных из боевых сцен слезы наворачиваются на глаза от картин мужества людей, которые насмерть дерутся друг с другом ради совершенно ничтожных если посмотреть в перспективе большой истории целей. Меня больше всего потрясла история схватки двух преторианских когорт во время битвы Битвы при Мутине. Лучшие из лучших воины Гая Цезаря и Антония рубились друг с другом среди болот молча, без криков, насмерть, пока преторианская когорта сражавшегося на стороне Гая Цезаря Марсова легиона не была изрублена полностью.

На проходе же между болотами преторианские когорты вели свое сражение сами по себе. Солдаты Антония собирались отомстить Марсову легиону за то, что они перешли к врагу и оказались изменниками по отношению к ним; Марсов легион хотел наказать их за равнодушное отношение к убитым в Брундизии. Зная, что они представляют самые сильные части в войске и Антония и Цезаря, они были уверены, что именно в этом бою решат исход войны. Одним, составлявшим два легиона, совестно было потерпеть поражение от одного легиона врага, а других воодушевляло честолюбие победить два легиона противника, несмотря на то, что они составляли только один легион.

Так они ринулись друг на друга, разгневанные, обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководцев, считая эту битву своим личным делом. Наученные опытом, они воздержались от боевых криков, так как это никого бы не испугало; никто не издавал звука во время сражения, ни при победе, ни при поражении. Не будучи в состоянии ни обходить противника, ни бежать, так как они сражались на болотах и рвах, они крепко стояли, как вкопанные, друг против друга, никто не мог ударить другого мечом; они сцепились как в борьбе. Не было ни одного напрасного удара, поэтому много было ранений и убийств, и вместо крика раздавались стоны. Кто падал, того выносили сразу, и другой незаметно становился на его место. Увещеваний или приказаний не понадобилось, каждый руководился своим большим опытом. Когда противники уставали, они расходились на короткое время для передышки, как это бывает при состязаниях, а затем опять шли в бой. Вновь прибывшие новобранцы были поражены, видя такие проявления доблести, совершавшиеся в образцовом порядке и в полной тишине. Когда все таким образом с нечеловеческими усилиями сражались, преторианская когорта Цезаря была полностью уничтожена.

История Аппиана это какой-то бесконечный гимн несгибаемости человеческой воли и деятельным характерам посреди тотального ада, жестокости, убийств и превратностей. Главные герои Аппиана это те, кто выбрал сопротивленье пращам и стрелам яростной судьбы. Одни из них преуспели и победили, другие — не преуспели и погибли, большинство — погибло с честью и славой, поскольку римляне были вообще несколько подвинуты на демонстративном самоубийстве, то это бесконечная чреда патетических суицидов и готовностей умереть, пожертвовав собой за других или хотя бы просто солидарности с другими. Но пока человек жив — это бесконечная, именно что бесконечная предприимчивость.

Единственный герой этого века римской истории, который похож на «человека современного типа» — это Цицерон — вот он и в самом деле мечется, двурушничает, юлит, не  посягает ни на что свыше силы, находится постоянно в плену у фантазий (как когда посреди войны Антония и Октавия Цезаря он воображал себя вождем республики в древнем духе), а когда его вносят в проскрипционный список мечется, а потом пассивно дожидается смерти. Но Цицерон настолько не похож на большинство древних героев, что просто удивительно, даже парный к нему у Плутарха Демосфен — совсем другой, это человек-оса, который жалит, жалит и жалит македонцев, несмотря на поражения. Вновь терпит неудачу и вновь жалит, пока его не загоняют в угол.

Многие, наверное, помнят перестроечные мемуары про 37-й год и про царившую тогда атмосферу обреченности. Увезли одну партию арестованных, побили на допросах морды, те все подписали, получили пулю, поехали за следующей, следующая уже сидит с узелочком в коридоре и брюках без ремня, забрали, побили, подписали, и в Бутово али еще куда. Эта картина, кажущаяся нам совершенно обычной, а исключение из нее, свидетельством какой-то психической ненормальности, показалась бы Аппиану совершенно дикой. У него есть огромный раздел, посвященный проскрипциям второго триумвирата. И вот там история ужасных убийств перемежается с историей… нет, не чудесных спасений, а совершенно заслуженных волей и деятельностью, помощью ближних и совершенно незнакомых людей, спасений.

Вот почти наугад несколько примеров:

36. Таковы, в большинстве случаев, были крайние пределы несчастий, постигших приговоренных. То же, что, против ожидания, происходило с некоторыми, как, например, избавление от гибели тогда или почет впоследствии, это и мне приятнее рассказывать и читателям полезнее знать, чтобы и они не отчаивались в несчастьях. Так, для некоторых оказалось возможным бежать к Кассию или к Бруту или в Африку к Корнифицию, который также стоял за демократию. Большинство отправилось в Сицилию, соседящую с Италией, где Помпей охотно принимал их к себе. В самом деле, Помпей в то время оказывал исключительное внимание несчастным, рассылал всюду гонцов, приглашавших всех к нему, обещал спасшим кого-либо — свободным и рабам — двойную награду сравнительно с тою, которая давалась арестовывавшим. Лодки и транспортные суда шли навстречу плывшим по морю; триремы крейсировали вдоль берегов, подняв у себя сигналы для блуждающих и спасая попадавшего им навстречу. Сам Помпей выходил навстречу прибывавшим и тотчас же снабжал их одеждой и предметами домашнего обихода. Достойным он давал командные должности в армии или флоте. И когда впоследствии он заключал мир с триумвирами, он согласился на него лишь при том условии, что мир распространен будет и на бежавших к нему. Таким образом Помпей оказал большие услуги для отечества, испытывавшего бедствия, и снискал себе добрую славу благодаря всему этому, в дополнение к отцовской славе, и притом не меньшую, чем последняя. Другие же, разными способами бежавшие или скрывавшиеся, проводили время, строя под давлением горя всякие планы, кто за городом, кто на кладбищах, а кто и в самом городе, пока не был заключен мир. И поразительные примеры любви жен к мужьям, преданности детей к родителям и — вопреки природе вещей — рабов к господам имели тут место. Наиболее удивительные из них я опишу.

40. Апулею жена пригрозила, что выдаст его, если он бежит один. И вот против воли он взял ее с собою. Помогло ему в бегстве, которого никто не подозревал, то обстоятельство, что он отправился в путь вместе с женой, рабами и рабынями, на глазах у всех. Жена Анция завернула его в постельный мешок и поручила носильщикам за плату доставить его из дома к морю, откуда он и убежал в Сицилию. Жена Регина своего мужа ночью спустила в канал для стока нечистот, куда днем солдаты не решились войти из-за зловония; в следующую же ночь она нарядила его угольщиком и велела гнать перед собой осла, нагруженного углем, сама же, сидя в носилках, подвигалась впереди него на коротком расстоянии. Одному из воинов возле ворот носилки показались подозрительными, и он стал их обыскивать. Регин испугался и, прикинувшись одним из пешеходов, просил солдата оставить женщин в покое. Тот ответил ему как угольщику, грубо, но скоро узнал его — он прежде как-то был в походе под его начальством в Сирии — и сказал: «Иди себе спокойно, император, ибо мне приличествует и теперь так тебя называть». Своего мужа, Капония, выпросила себе его жена у Антония, бывшая до тех пор целомудренною, она так одно несчастье исцелила другим.

41. Сын Геты представился, будто он сжигает во дворе дома труп повесившегося отца. Тайком он держал отца в недавно приобретенном имении. Там старик, чтобы быть незамеченным, надел кожаную повязку на один глаз. Когда наступил мир, он снял повязку, но глаз от бездействия уже потерял способность видеть. Оппия, желавшего вследствие своей немощной старости остаться на месте, сын нес на своих плечах по Риму, пока не доставил его за ворота; во время остального пути до Сицилии он вел его или нес и таким образом доставил на место; никто ничего не заподозрил и не подшучивал при виде этой сцены. Ведь и Эней, как пишут, возбудил уважение в врагах, когда нес на плечах отца. Впоследствии народ, восхваляя подвиг юноши, избрал его эдилом. Так как вследствие конфискации имущества у него не было средств для покрытия издержек по должности, то ремесленники исполняли требуемую должностью работу даром, и каждый из зрителей бросал на арену какую хотел монету, так что он снова стал зажиточным человеком. На могильной плите Арриана согласно его завещанию было высечено: «Погребенный здесь был осужден на смерть, а сын его, неосужденный, спас его и бежал вместе с ним».

43. Рабы Марка благодаря своей преданности к нему и счастливой судьбе во все время действия проскрипционных списков скрывали его внутри дома. Когда объявлена была амнистия, он вышел из дома, словно из изгнания. Гирций, бежав из города вместе с домашними рабами, бродил по Италии, освобождая арестованных и собирая вокруг себя беглецов, опустошая сначала маленькие города, потом и большие, пока не стал во главе достаточно значительного отряда и не покорил племя бруттиев. Когда против него отправлено было войско, он со всею своею свитою предался Помпею. За Рестионом, думавшим, что он бежит один, следовал незаметным образом домашний раб, некогда выросший в его доме и видевший от него много добра, а потом за нерадивость заклейменный. Этот раб, представ перед господином, отдыхавшим среди болота, испугал его своим появлением. Раб сказал находившемуся в страхе Рестиону, что он не чувствует своего теперешнего клейма, но помнит больше о прошлых благодеяниях. Укрыв господина в какой-то пещере, он стал работать и, насколько мог, доставлял ему пищу. Когда у солдат, очутившихся вблизи пещеры, возникло подозрение насчет Рестиона и они направились к нему, раб, смекнув, последовал за ними и, забежав вперед, убил какого-то старика, шедшего по дороге, и отрубил ему голову. Когда же изумленные солдаты задержали его как убийцу прохожего, он сказал: «Я умертвил Рестиона, моего господина, наложившего на меня вот это клеймо». И они, отняв у него голову, чтобы получить награду, поспешили обратно в Рим. Раб же, уведя хозяина из пещеры, отплыл вместе с ним в Сицилию.

44. Аппий отдыхал на своей вилле, когда к нему ворвались солдаты. Раб одел его в свою одежду, сам же, улегшись на постель, как если бы он был господин, добровольно принял смерть вместо него, стоявшего вблизи под видом раба. Когда солдаты заняли дом Менения, раб сел в носилки господина и был вынесен другими рабами, соучастниками всего дела, после чего он и был, согласно его воле, убит вместо Менения, а тот бежал в Сицилию. Вольноотпущенник Виния Филемон, живший в роскошном доме, спрятал Виния в центре дома в железном ящике, какой римляне обыкновенно держат для денег или книг; по ночам он приносил Винию пищу вплоть до наступления гражданского мира. Другой вольноотпущенник, охранявший надгробный памятник своего господина, укрыл тут же, вместе с отцом, и сына его, приговоренного к смерти. Лукреций, скитавшийся с двумя верными рабами, испытывая недостаток пищи, направился в Рим к жене, его несли на носилках рабы, как больного. Так как у одного из несших сломалась голень, он пошел пешком, положив руку на плечо другого. Находясь у ворот в том самом месте, где отец его, проскрибированный Суллой, был захвачен, он увидел бегущий отряд солдат. Испуганный зловещим совпадением места, он укрылся вместе с рабами в склепе. Когда кладбищенские грабители стали обыскивать гробницы, раб добровольно дал им себя ограбить, а Лукреций тем временем убежал к воротам. Обождав здесь раба, Лукреций поделился с ним одеждой и явился к жене. Он был укрыт ею на двойной крыше в пролете, пока некоторым не удалось добиться от триумвиров прощения для него. Впоследствии, при восстановлении мира, он стал консулом.

46. Апулей и Арунций, выдававшие себя за центурионов, а рабов своих нарядившие солдатами, проскочили через ворота в качестве центурионов, преследующих других. Во время дальнейшего следования они разделились и стали освобождать арестованных, собирали вокруг себя беглецов, потом, когда у каждого из них образовался достаточно сильный отряд, они достали военные знамена и оружие, что их отряду придавало вид настоящего войска. Так как каждый из них, центурионов, направлялся к морю, то однажды, расположившись на стоянку около какого-то холма, они с великим страхом смотрели друг на друга. На заре, спустившись с холма, каждый из них решил, что противная сторона — это войско, посланное против него, и, двинувшись навстречу друг другу, вступили в бой. Наконец, они узнали свою ошибку, бросили оружие, оплакивали происшедшее и обвиняли злой рок, во всем их преследующий. После этого один отплыл к Бруту, другой к Помпею. Один вместе с Помпеем возвратился, другой, по поручению Брута, управлял Вифинией, а после смерти Брута передал провинцию Антонию и был возвращен на родину. Вольноотпущенник Вентидия связал его тотчас же после проскрипции, с целью якобы передать его палачам. Ночью он склонил на свою сторону рабов, переодел их воинами и вывел таким образом господина, как центуриона, за город. Они прошли всю Италию вплоть до Сицилии и часто располагались на отдыхе вместе с другими центурионами, разыскивавшими Вентидия.

47. Один гражданин, включенный в списки, был скрыт в гробнице своим вольноотпущенником. Так как он не мог выносить зловещего вида могилы, вольноотпущенник поместил его в плохой наемной комнате. Поблизости жил солдат, и гражданин не перенес этого страшного соседства. Вдруг он проявил после робости удивительное мужество: он остригся и стал руководить школой в самом Риме до наступления мирного времени. Эдил Волузий попал в проскрипционные списки; у него был друг, участник мистерий Исиды, он выпросил у него культовое одеяние и, надев на себя полотняное, доходящее до ног платье, нацепил собачью голову и в таком виде пробрался, якобы совершая таинства, к Помпею. Каленцы охраняли с оружием в руках своего согражданина Ситтия, много для них израсходовавшего благодаря своему исключительному богатству. Каленцы с угрозами сдерживали рабов, отражали солдат от стен города до тех пор, пока, с ослаблением смуты, не послали делегатов к триумвирам ходатайствовать за Ситтия и не добились того, чтобы он, не имея права жить в остальной Италии, оставался в своем родном городе. Так Ситтий первый или даже единственный человек находился в изгнании в своем родном городе. Варрон, философ и историк, с честью участвовавший в походе и командовавший войском, быть может, именно поэтому, как враг единовластия, подвергся проскрипции. Когда его родственники соревновались между собой в том, кому из них приютить его у себя, восторжествовал Кален; он спрятал его в вилле, где Антоний обычно останавливался во время путешествия: но ни один из рабов Варрона и Калена не донес, что Варрон скрывается в вилле.

48. Виргиний, человек красноречивый, указывал своим рабам, что если они убьют его из-за небольшого и к тому же неизвестного количества денег, они понесут всю тяжесть преступления и будут испытывать сильный страх относительно будущего, если же спасут его, они стяжают себе благочестивую славу и добрые надежды, а затем получат и деньги в гораздо большем количестве и более надежные. Рабы бежали вместе с ним, как если бы он был также раб, а когда господин их был опознан в городе, защищали его от солдат. Будучи схвачен последними, он и их убедил в том, что они хотят убить его не из вражды, но только ради денег. Деньги же, более надежные и более крупные, они получат, если проводят его до моря; жена обещала доставить ему туда судно и деньги. Солдаты, поверив этому, проводили его до моря. Так как Виргиний замешкался, она, решив, что он уже отправился по морю к Помпею, согласно уговору, отправилась обратно, оставив, однако, на берегу раба, чтобы тот сообщил о всем происшедшем Виргинию. Увидев его, раб побежал навстречу господину и, указав на корабль, еще видневшийся, рассказал о жене, деньгах и о причине, по которой он был оставлен на берегу. Солдаты опять всему поверили и, так как Виргиний просил их подождать, пока он вызовет обратно жену, или же последовать с ним к ней за деньгами, они, сев на судно, стали усердно грести и доставили его в Сицилию. Там, получив обещанное, они уже не покидали его, а служили ему до наступления мира. У Ребила судовладелец, взявший его на корабль, чтобы перевезти в Сицилию, потребовал денег, грозя донести на него, если не получит их. Но тот, как поступил и Фемистокл во время своего бегства, в свою очередь пригрозил, что донесет, так как он за деньги везет осужденного. Тогда судовладелец испугался и доставил его невредимым к Помпею.

49. Марк за то, что он был легатом Брута, был внесен в списки. Будучи захвачен после поражения Брута, он прикинулся рабом и его купил Барбула. Видя, что он человек толковый, он поставил его над остальными рабами и поручил ему заведование деньгами. Так как Марк был действительно во всем смышлен и разумен и выделялся по своему развитию среди рабов, Барбула относился к нему подозрительно. Однако он старался внушить ему надежду, что если он признается, что является одним из осужденных на смерть, он будет содействовать его спасению. Марк настойчиво отнекивался, выдумывая свое происхождение и имя своих прежних господ; тогда Барбула взял Марка с собою в Рим в надежде, что если он действительно из проскрибированньк, то побоится туда поехать. Но он последовал за господином. У ворот один из шедших навстречу Барбуле друзей, заметив, что Марк в качестве раба стоит возле него, тайно сообщил Барбуле о нем. Тот через Агриппу упросил Цезаря, и Марк был исключен из списка и сделался другом Цезаря. Немного времени спустя он занимал пост военачальника в битве против Антония при Акциуме; Барбула же командовал в войске последнего. Одинаковая судьба постигла обоих. Дело в том, что Барбула после поражения Антония, будучи взят в плен, прикинулся рабом, и Марк купил его, как бы не зная его. Рассказав все Цезарю, он просил за него и добился того, что ответил одинаковым образом Барбуле. Сходную судьбу разделили они впоследствии: оба они одновременно были консулами в Риме.

51. Цицерон младший, сын Цицерона, послан был заблаговременно отцом, предвидевшим все эти события, в Грецию. Из Греции он направился к Бруту, а после смерти последнего прибыл к Помпею; у обоих он пользовался уважением, исполняя должности военачальника. Позже Цезарь, чтобы загладить предательство сына к своему отцу, назначил Цицерона младшего авгуром, а вскоре после этого — консулом и проконсулом Сирии. Этот-то Цицерон, в бытность свою консулом, читал вслух перед народом письмо Цезаря о поражении Антония при Акциуме и положил письмо на ту самую кафедру, на которой прежде лежала голова его отца. Аппий разделил свое состояние между рабами и отплыл с ними в Сицилию. Захваченные бурей, рабы, зарясь на деньги, поместили Аппия в лодку, перенеся его туда будто бы для большей безопасности. Случилось так, что тот, против ожидания, доплыл до Сицилии в лодке, а они погибли при кораблекрушении. Публий, казначей Брута, не согласившийся, несмотря на убеждения приверженцев Антония, выдать Брута, попал из-за этого в списки. Вернувшись, он сделался другом Цезаря, и когда однажды Цезарь собирался посетить его, поставил перед ним изображение Брута, за что и был осыпан похвалами Цезарем. Вот каковы были в основном неожиданные случаи с некоторыми осужденными на смерть — случаи гибели или спасения. Многие другие случаи я опустил.

Что тут характерно? Очень многие из «решений» которые спасли этим людям жизнь среди развернутой всюду охоты на них большинству современных людей просто в голову не придут. Они покажутся слишком сложными, слишком странными, слишком недостойными. Противоречащими не столько человеческой природе, сколько образованному в нас воспитанием представлению о человеческой природе. Многие, конечно, из экстраординарных подлостей нам тоже, скорее всего в голову не придут, но в том-то и беда, что эта конструкция неравновесна — достаточно одного подлеца додумавшегося до исключительной подлости, чтобы отравить жизнь сотням, тысячам, даже миллионам людей.

И в формировании такого однолинейного и одноколенного самовосприятия человеком новейшая «социологизирующая» историография сыграла весьма значительную роль. Для нее Цезарь это «выразитель интересов боровшихся в риме социальных сил, удачливый авантюрист, умевший заигрывать с народом, чтобы противопоставить себя сенату, но в конечом счете исторически бесплодный, однако завоевание Галлии, равно как и установление режима личной власти сыграло прогрессивную роль… блаблабла…». А вот известный (надеюсь настолько известный, что и приводить цитату не надо) эпизод с Цезарем и пиратами окажется нам очень непонятным. Откуда-то из «пиратов Карибского моря» — приключения какого-то Джека Ворбья. Ну захватили тебя пираты — сиди молча, не выпендривайся, жди выкупа, нет — он ходит по палубе, читает стихи и угрожает пиратам их распять, а они посмеиваются. Ну ладно, отпустили — так линяй отсюда скорее. Нет, он собирает корабли, догоняет этих пиратов и действительно их распинает, причем тоже не сразу — сначала честно пытается передать их властям, но когда понимает, что местный жулик и вор проконсул распинать их не собирается, делает это сам…

У человека этого типа, описанного Аппианом и десятками других древних историков, слишком много точек опоры на себя  или на домашних и друзей, но гораздо меньше точек опоры на систему. И, соответственно, античный историк воспитывает человека , который распоряжается или, хотя бы стремится распорядиться своей судьбой. Современный человек имеет большинство точек опоры в системе, которая окружает его на самых разных уровнях, от государственной политики и макроэкономических спекуляций до повседневной реальности поликлиник, коммунальных служб, электричек и т.д. И задача социологизирующей историографии воспитать самосознание человека системы, человека своей партии, своего класса, своего социального кластера, до недавнего времени — совей нации, но сейчас уже нация была сочтена хозяевами дискурса слишком опасным «конструктом» и ее усиленно пытаются подвергнуть деконструкции. Разумеется, если человек системен, то он не всегда несвободен. Но, как правило, свобода современного человека это свобода частной жизни внутри системы. А вот если система по тем или иным причинам разворачивается против этого человека и начинает бить его по голове, то степень его маневра против этой системы как правило равна нулю. Причем и на практическом уровне, и на уровне самоосмысления. Какое уж тут противостояние, когда «производительные силы», «коллективное бессознательное», «борьба масс» и «долгосрочные экономические и климатические циклы». Давай, Вася, шагом марш в печку.

В общем хотите не погибнуть во время войны и смуты, или, хотя бы, погибнуть красиво — читайте Аппиана.