Егор Холмогоров. «Русская сотня». Начало

Раз за разом я становлюсь свидетелем дискуссий о том «книжном минимуме», который необходимо современному образованному русскому. Предлагаются самые разные списки и самые разные подходы. Я тоже в этом активно поучаствовал в рамках проекта «100 книг». Однако в этом проекте русское и иностранное, личное и общезначимое густо перемешаны. Представляемая читателю «Русская сотня» составлена только из русских книг или книг о России и притязает (при всей возможной субъективности) на некоторую общезначимость и пригодность выступить стандартом для самообразования.

Какими принципами руководствовался автор составляя сей список?

а. Прежде всего, пригодность к формирующему воздействию на русское национальное сознание читателя. Благотворное влияние на желание относить себя к русскому народу и русской культуры, на патриотическое стремление сохранить Россию и сделать её лучше. Книги, которые, даже если они являются классикой русской литературы и русской мысли, оказывают обратное воздействие (по своей внутренней интенции, принадлежности к нигилистическому направлению или по сложившейся в нашей культуре их интерпретации – может быть и неверной) мною не включались. Соответственно пострадали такие безусловно крупные фигуры как Чаадаев, Салтыков-Щедрин, Чехов

б. Было минимизировано присутствие советской литературы, если она несла в себе революционный заряд разрушения старого мира, отторжения русской исторической традиции, формирования советского патриотизма с малой русской составляющей. Вообще, составитель старался избегать произведений непосредственно касающихся гражданской войны как с той, так и с другой стороны даже при уважении к авторам: Туркул, Фадеев и т.д. Исключение было сделано для тех произведений, тема гражданской войны в которых содействует скорее интеграции, чем дезинтегграции национального сознания. Категорически был исключен «нигилизм второй волны», советский антисоветизм, чье двойное отрицание ведет не к утверждению, а лишь к отрицанию в квадрате.

в. Зато внесено довольно большое количество научных работ и монографий (политическая и философская публицистика рассматривалась как единое с художественной литературой), которые либо позволяют углубленно изучить русскую историю и культуру, а также религиозное сознание. Отдельно были отмечены работы ХХ века, которые являются ярким научным достижением русских ученых и мыслителей, при этом имеющим непосредственное воздействие на национальное сознание.

г. Исключена чисто детская литература для которой, несомненно, нужен отдельный список.

Составитель, разумеется, понимает, что данный список носит чисто субъективный характер и поток советов и даже требований «включить» того или иного автора, произведение и тему будет бесконечен. Однако не бесконечен формат ста пунктов. Чтобы что-то включить надо что-то исключить. А жертвовать тем, что действительно существенно для национального самосознания в пользу общих мест и дублирования школьной программы и содержания «библиотеки старшеклассника» мне не хотелось.

Отдел первый. Древняя русская литература

Представьте себе человека с тяжелой амнезией. Из сорока с небольшим лет своей жизни он не помнит первые тридцать. Пусть последние десять он жил ярко, бурно, увлекательно и разнообразно, так что год шел за пять, перед нами всё равно человек с тяжелой патологией, человек без прошлого, человек без адекватной социальной адаптации. Именно в таком положении находится подавляющая часть нашего общества благодаря исключительно слабому изучению древней русской литературы.

За исключением историков и филологов (и то не всех) мы, как правило не знакомы с первыми 800 годами нашей истории и нашей литературы в состоянии минимально близком к подлиннику. Лишь уникальные поэтические свойства «Слова о Полку Игореве» и его поэтические переложения сделали этот памятник чуть более известным (и то в основном при посредстве оперы Бородина). Уже знакомство с русскими летописями, историческими трудами, повестями, житиями, автобиографиями, является отрывочным и, как правило, в перессказе учебников и современных писателей.

Несмотря на огромную просветительскую деятельность Д.С. Лихачева и других специалистов, несмотря на дважды изданную монументальную «Библиотеку древнерусской литературы» (существует полная сетевая версия этого издания) и множество изданий и переизданий памятников, читают их все равно единицы, а школьная программа старается быстрее их проскочить.

Связывается это, как правило, с разницей языка – осилить древнерусские оригиналы, якобы, не всем под силу. Это – неправда. Большинство даже самых древних русских памятников как правило прозрачно по смыслу и трудными могут оказаться разве что отдельные слова и синтаксические обороты. При минимальном навыке к чтению этих текстов трудности исчезают даже без изучения древнерусской грамматики. К тому же все древнерусские памятники сегодня переведены и читать их сверяясь с переводом (или, в крайнем случае, только в переводе) не составляет труда.

Любой другой народ, обладая столь огромной и значительной древней литературой сделал бы её неиссякаемым кладезем мудрости, источником вдохновения, основой образовательного стандарта по словесности. Мы же стали жертвами систематически прививаемого самим себе беспамятства и примитивизации, при которой уже язык Пушкина и тот кажется многим сложным. Из этого порочного круга пора вырываться. Древняя русская литература в её подлинном виде – это основа нашего национального мифа, выражение национального самосознания, это собрание великолепных героических и трагических сюжетов, ярчайших человеческих образов. И незнакомство с «Повестью о разорении Рязани Батыем», «Хожением за три моря» или «Житием протопопа Аввакума» должно рассматриваться нами самими как столь же непростительное явление, как незнакомство с «Тарасом Бульбой» или «Войной и миром».

Соответствующие изменения должны быть внесены и в курсы русской литературы. Совершенно не обязательно становится заложниками слепого хронологического порядка, при котором литература ХХ века (зачастую очень примитивная) оказывается «чтением для взрослых». Вполне можно давать древнюю литературу в старших 10-11 классах, включив её и в экзамены и в темы школьных сочинений. Почему темы «Тоска по Родине и любопытство к неизведанному у Афанасия Никитина», «Спор о власти и справедливости в переписке Ивана Грозного с Курбским», «Тема осады в Сказании Аврамия Палицына и Повести об Азовском сидении» хуже тем обычных школьных сочинений – я не понимаю.

Так или иначе, пока наше государство не поддерживает тенденций к интеллектуализации и обращению к действительным традиционным ценностям в школьных программах людям, которые хотели бы укрепить свою национальную и культурную идентичность, исцелиться от «амнезии первых трех четвертей жизни» неплохо бы взять дело изучения собой и своими детьми древней русской литературы в свои собственные руки.

I. Древняя русская литература. Основное чтение

В этом разделе представлены шедевры древнерусской словесности без которой образованному русскому, на мой взгляд, должно быть невозможно даже себя помыслить.

1.​ Повесть временных лет

Начальная русская летопись, составленная в конце XI века на основании устных преданий и переработки информации о русских из византийских хроник. Содержит все базовые элементы русского исторического мифа, систему исторических персонажей – основателей русской культуры и государственности. В повествовании о детях и внуках Ярослава Мудрого приобретает характер добротной исторической хроники. «Повесть» традиционно связывается с именем летописца преподобного Нестора (его руке принадлежит также блистательное «Житие Феодосия Печерского»), однако каковы были использованные им предшествующие летописи и сколько редакций выдержал текст впоследствии между учеными идут и по сей день жаркие споры. ПВЛ не существует в качестве самостоятельной рукописи, входя с непринципиальными разночтениями в качестве начального раздела в большинство общерусских летописей.

В лѣто 6454. Ольга съ сыномъ Святославомъ събра вои многы и храбры, и иде на Деревьскую землю. И изыдоша древляне противу. И снемъшемася обѣма полкома на скупь, суну копьемъ Святославъ на деревляны, и копье летѣвъ сквози уши коневи и удари в ногы коневи, бѣ бо велми дѣтескъ. И рече Свенгелдъ и Асмудъ: «Князь уже почалъ, потягнемъ, дружино, по князи». И побѣдиша деревьляны. Деревлянѣ же побѣгоша и затворишася в городѣхъ своихъ. Ольга же устрѣмися съ сыномъ своимъ на Искоростѣнь городъ, яко тѣ бяху убилѣ мужа ея, и ста около города съ сыномъ своимъ, а деревляне затворишася в городѣ, и боряху крѣпько из города, вѣдаху бо, яко сами убилѣ князя и на что ся предати. И стоя Ольга лѣто цѣло, и не можаше взяти города, и умысли сице: посла къ городу, ркущи: «Чего хощете досѣдѣти? А вси ваши городи передашася мнѣ, и ялися по дань, и дѣлають нивы своя и землю свою, а вы хощете голодомъ измерети, не имучися по дань». Деревляни же рькоша: «Ради быхомъ ся яли по дань, но хощеши мьшати мужа своего». Рече же имъ Ольга, яко «Азъ уже мьстила есмь мужа своего, когда придоша къ Киеву, и второе, и третьее, еже когда творяхут трызъну мужю моему. А уже не хощю отмщения творити, но хощю дань имати помалу и, смирившися с вами, поиду опять». Ркоша же древляне: «Что хощеши у нас? Ради даемъ и медом и скорою». Она же рече имъ: «Нынѣ у вас нѣту меду, ни скоры, но мала у васъ прошю: дайте ми от двора по три голуби и по три воробьи. Азъ бо не хощю тяжькы дани възложити на васъ, якоже мужь мой, но сего у вас прошю мала: изнемогли бо ся есте въ осадѣ, да вдайте ми се малое». Деревляне же ради быша, събраша же от двора по три голуби и по три воробьи, и послаша къ Ользѣ с поклоном. Ольга же рече имъ: «Се уже ся есте покорилѣ мнѣ и моему дѣтяти, а идете в городъ, а язъ заутра отступлю от города и поиду в городъ свой». Деревьляне же ради быша, вънидоша в город и повѣдаша людемъ, и обрадовашася людье в городе. Ольга же раздая воемъ комуждо по голуби, а дьругимъ по воробьеви, и повелѣ къемуждо голубеви и воробьеви привязати чѣрь и, обѣрътываючи въ платкы малы, нитькою повѣрьзаючи къ всѣмъ голубемъ и воробьемъ. И повелѣ Ольга, яко смѣрчеся, пустити голуби и воробии воемъ своимъ. Голуби же и воробьеве полетѣша въ гнѣзда своя, ови в голубникы своя, воробьеве же подъ острѣхы, и тако загарахуться голубници, и от нихъ клѣти и одрины. И не бѣ двора, идеже не горяше, и не бѣ льзѣ гасити, вси бо дворѣ възгорѣшася. И побѣгоша людье из города, и повелѣ Олга воемъ своимъ имати я. И яко взя городъ и пожьже и́, старѣйшины же города изънима и прочая люди овѣхъ изби, а другия работѣ преда мужем своимъ, а прокъ остави ихъ платити дань.

 

2.​ Поучение Владимира Мономаха

Название цикла произведений великого государственного деятеля и полководца Древней Руси, выдающегося писателя Владимира Мономаха. «Поучение» представляет собой нравственное наставление сыновьям в соблюдении христианских заповедей в качестве правителя и человека, начинаясь с лирического отрывка описывающего конфликт с братьями, в котором Мономах восстает за правду. Второе произведение носящее автобиографический характер – «Пути» исключительно оригинально по жанру – это перечисление с мемуарными заметками поездок по Руси и за её пределы, совершенных князем. В отличие от церковного «Поучения», «Пути» носят более светский характер, прославляя жизнь воина и охотника. «Письмо Олегу Святославичу» написано после гибели сына Мономаха Изяслава в битве с Олегом. Мономах оплакивает сына и свою судьбу и, в то же время, ищет христианского примирения вражды с двоюродным братом.

А се в Черниговѣ дѣялъ есмъ: конь диких своима руками связалъ есмь въ пушах 10 и 20 живых конь, а кромѣ того же по ровни ѣздя ималъ есмъ своима рукама тѣ же кони дикиѣ. Тура мя 2 метала на розѣх и с конемъ, олень мя одинъ болъ, а 2 лоси, одинъ ногами топталъ, а другый рогома болъ, вепрь ми на бедрѣ мечь оттялъ, медвѣдь ми у колѣна подъклада укусилъ, лютый звѣрь скочилъ ко мнѣ на бедры и конь со мною поверже. И Богъ неврежена мя съблюде. И с коня много падах, голову си розбих дважды, и руцѣ и нозѣ свои вередих, въ уности своей вередих, не блюда живота своего, ни щадя гоовы своея.
Еже было творити отроку моему, то сам есмь створилъ, дѣла на войнѣ и на ловѣхъ, ночь и день, на зною и на зимѣ, не дая собѣ упокоя. На посадники не зря, ни на биричи,  сам творилъ, что было надобѣ, весь нарядъ, и в дому своемь то я творилъ есмь. И в ловчих ловчий нарядъ сам есмь держалъ, и в конюсѣх, и о соколѣхъ и о ястребѣх.
Тоже и худаго смерда и убогыѣ вдовицѣ не далъ есмъ силным обидѣти, и церковнаго наряда и службы сам есмъ призиралъ.

3.​ Киево-Печерский патерик

Яркое перенесение на русскую почву восточнохристианской традиции патериков – поучительных и занимательных, порой – анекдотичных рассказов об обитателях того или иного монастыря. Основанный близь стольного Киева Антонием и Феодосием пещерный монастырь естественно становится средоточием бурных общественных и политических событий, в нем и вокруг него не только творится молитва, подвиги и благие дела, но и кипят зависть, интриги, бушуют бесы и нападают разбойники. В определенном смысле патерик был аналогом современного сериала, но только центральным элементом этого сериала является не романтическая линия, а битва православных подвижников за спасение своей души. Но битва эта не уныла и однообразна, а напротив – полна самых драматических перипетий.

Был же, во времена этого блаженного, человек некий, армянин родом и верою, столь искусный во врачевании, как еще никто не бывал прежде него: только увидит он больного, сразу узнает и объявит ему смерть, назначив день и час, — и не было случая, чтобы не исполнилось слово его, — и такого уже он не лечил. И один из таких больных, первый у князя Всеволода, принесен был в Печерский монастырь: армянин привел его в отчаяние, предсказав ему через восемь дней смерть. Блаженный же Агапит дал ему еды, которой сам питался, и тот выздоровел. И промчалась о нем слава по всей земле той.
Армянин же, уязвленный стрелой зависти, стал укорять блаженного и некоего осужденного на смерть послал в монастырь, повелев дать ему смертного зелья, чтобы тот, принявши яд перед монахами, пал мертвым. Блаженный же, видя, как тот умирает, дал ему монастырской пищи, и он стал здоров молитвою его, и так избавил от смерти осужденного на смерть. После этого ополчился на него иноверный тот армянин и напустил на святого Агапита единоверцев своих, чтобы они дали ему выпить смертного зелья, желая его тем зельем уморить. Блаженный же испил без вреда и никакого зла не претерпел, ибо ведает Господь, как благочестивых от смерти избавлять: «Если что смертоносное выпьют они, не повредит им; возложат они руки на больных, и те здоровы будут».

4.​ Слово о Полку Игореве

Шедевр древнерусской поэзии, обладающий столь исключительными литературными достоинствами и своеобразием, что постоянно предпринимаются попытки объявить его подделкой (сочинение которой в конце XVIII века было бы, впрочем, явлением еще более гениальным и совершенно невозможным по состоянию тогдашней лингвистики). Произведение соответствует канонам древнерусской устной поэзии, с чем и связана его изолированность в письменной традиции, а с другой примыкает к общеевропейскому жанру «шансон де жест». Слово полно исключительно емких символов, его поэтический язык вычурен и порой загадочен. Вместе с тем, оно дает исключительной силы эпические образы: затмение и битва, бегство Игоря и, в особенности, плач Ярославны. Значителен и публицистический пафос Слова как призыва к единству князей в борьбе со степняками.

Трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ, Игорь ждетъ мила брата Всеволода.  И рече ему Буй Туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый — ты, Игорю! Оба есвѣ Святъславличя! Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени; пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а князю — славѣ».
Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, И рече Игорь къ дружинѣ своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону». Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону Великаго. «Хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго; съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».

5.​ Слово о погибели Русской Земли

Небольшое, но исключительно емкое стихотворение в прозе, дающее возвышенную интегральную характеристику Древней Руси эпохи перед монгольским нашествием. Поэтическая формула Русской Земли. Это произведение скорее всего было введением к не дошедшему до нас описанию катастрофических последствий Батыева нашествия и сохранилось в рукописях жития Александра Невского. В школе это небольшое стихотворение в прозе должно, конечно, обязательно учиться наизусть.

О, свѣтло свѣтлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными звѣрьми, различными птицами, бе-щислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о прававѣрьная вѣра хрестияньская!

6.​ Повесть о разорении Рязани Батыем

Рязанский эпос о монгольском нашествии, осаде и гибели Рязани. Самое эмоциональное и поэтичное описание похода Батыя в древней русской литературе. В то время как в большинстве летописей поход монголов описывается как гнев Божий и явление непреодолимой силы, рязанская Повесть дает картину сопротивления с ярко очерченными сильными характерами: князь Федор, отказывающийся отдать свою жену хану, княгиня Евпраксия, бросающаяся с младенцем-сыном со стены, Евпатий Коловрат, ставший символом сопротивления русских монголам. На этом основании «Повесть» часто пытались отнести к поздним и исторически малодостоверным произведениям, но целый ряд деталей и характеристик указывают на её достаточно ранее (не позже первой трети XIV века) происхождение. Перед нами не историческая хроника, но и не сочиненный задним числом роман, а идеальная икона сопротивления русских захватчикам.

И некий от велмож резанских имянем Еупатий Коловрат в то время был в Чернигове со князем Ингварем Ингоревичем. И услыша приход зловѣрнаго царя Батыа, и иде из Чернигова с малою дружиною, и гнаша скоро. И приѣха в землю Резаньскую, и видѣ ея опустѣвшую: грады разорены, церкви пожены, люди побьены.
И пригна во град Резань, и видѣ град разоренъ, государи побиты, и множества народа лежаща: ови побьены и посѣчены, а ины позжены, ины в рецѣ истоплены. Еупатий воскрича в горести душа своея и разпалаяся въ сердцы своем. И собра мало дружины тысящу семсот человек, которых Богъ соблюде — быша внѣ града.
И погнаша во след безбожнаго царя, и едва угнаша его в земли Суздалстей. И внезапу нападоша на станы Батыевы, и начаша сѣчи без милости, и сметоша яко всѣ полкы татарскыа. Татарове же сташа яко пианы или неистовы. Еупатию тако их бьяше нещадно, яко и мечи притупишася, и емля татарскыа мечи и сѣчаша их. Татарове мняша, яко мертви восташа! Еупатий силныа полкы татарьскыа проеждяя, бьяше их нещадно. И ездя полком татарскым храбро и мужественно, яко и самому царю возбоятися.

7.​ Житие преп. Сергия Радонежского

Созданное Епифанием Премудрым и обработанное Пахомием Логофетом житие самого почитаемого в средневековой Руси святого – игумена Радонежского Сергия. Сергий был родоначальником масштабного движения общежительных монастырей, охватившего Русь в XIV-XVI веке и приведшего к появлению русских обителей даже за полярным кругом. Деятельность Сергия и его продолжателей строилась на сочетании молитвы, послушания и неустанного труда, что превратило эти монастыри в идеальных проводников хозяйственной колонизации русского Севера. «Житие» подробно раскрывает механизм формирования и развития первого и самого знаменитого из монастырей этого движения – Троице Сергиевой Лавры. Ярко рисуется фигура самого преподобного Сергия – игумена Земли Русской, подвижника, организатора и политического деятеля, сыгравшего решающую роль в становлении гегемонии Московского государства. В Житии очень ярко охарактеризована жизнь и психология людей эпохи начавшегося возрождения Руси.

Бысть убо Богу попущающу за грѣхы наша, слышано бысть, яко ординьскый князь Мамай въздвиже силу велику, всю орду безбожных татаръ, идет на Рускую землю; и бяху вси людие въ страсѣ велицѣ утѣсняеми. Князь же великодръжавный, иже тогда скыпетры Русскых странъ обдержа, достохвалный и побѣдоносный, великий Дмитрей да глаголется. Сей убо прииде къ святому Сергию, якоже велию вѣру имѣа къ старцу, въпросити его, аще повелитъ ему противу безбожных изыти: вѣдяше бо мужа добродѣтелна суща и даръ пророчьства имуща. Святый же, яко услыша сиа от великого князя, благословивъ его, молитвою въоружив, и рече: «Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Поиди противу безбожныхь, и Богу помагающу ти, побѣдиши и здравъ въ свое отечьство с великыми похвалами възъвратишися». Великый же князь рече: «Аще ми Богъ поможет, отче, поставлю монастырь въ имя пречистые Богоматере». И сиа рекъ, въсприемь благословение, отиде, поиде скоро.
И тако събравъ вся воя своа, приспѣ противу безбожных татаръ: и увидѣвъ силу их зѣло множество, сташа сомнящеся, страхомь мнози от них обиати быша, помышляюще, что сътворити. И се внезаапу въ той час приспѣ борзоходець с посланием от святого, глаголюще: «Без всякого съмнѣния, господине, съ дръзновениемь поиди противу свирѣпьства их, никакоже ужасатися, всяко поможет ти Богъ». И абие князь великый Дмитрие и все воиньство его, от сего велику дръзость въсприимше, изыдоша противу поганых, сие слово рекь: «Боже великый, сътворивый небо и землю! Помощникь ми буди на противъникы святому ти имени». И тако сразившеся, многа телеса падааху, и Богу помогшу великому побѣдоносному Дмитрею, и побѣждени быша погании татарове и конѣчнѣй пагубѣ предани быша: видѣвше бо окааннии на себѣ богопустный гнѣвъ и Божие негодование, вси на бѣжание устремишася. Крестоносная же хоруговь доволно гнавъ въслѣд спротивных, множьство бесчислено убиваше: овии же язвени отбѣгоша, иных же живых руками яша. И бяше чюдно зрѣние и дивна побѣда; иже преже блистающася оружиа, тогда же вся окровавлена кровьми иноплеменных, и вси образы побѣды ношааху. И зде збысться пророчьское слово: «Единъ гоняше тысящу, а два тму».
Святый же тогда по предреченному, яко прозорливый имѣя даръ, вѣдяше, яко близ вся бываемаа. Зряше издалече, бяше растоаниа мѣстом и многы дни хождениемь, на молитвѣ съ братиею Богу предстоа о бывшей побѣдѣ на поганыхь. Малу же часу мимошедшу, яко до конца побѣжени быша безбожнии, вся предсказоваше братиам бывшаа святый: побѣду и храборство великого князя Дмитриа Ивановича, преславно побѣду показавша на поганых, и от них избиеных сих по имени сказа и приношение о них всемилостивому Богу принесе.

 

8.​ Сказание о Мамаевом побоище

Выдающийся памятник русской эпической историографии. Самое подробное и информативное из произведений Куликовского цикла, созданное в первой четверти XV века. От летописных повестей «Сказание» отличается тем, что путем сдвига и рекомбинации фактов старается создать выпуклый смысловой образ Куликовской битвы. В то же время, в отличие от поэтической «Задонщины» Сказание сообщает массу ценнейших и уникальных фактов, которые очевидно не являются домыслом, а основаны на доступной составителю информации. Именно со Сказанием связано наше каноническое представление о Куликовской битве: благословение преп. Сергия Радонежского, поединок Пересвета с вражеским богатырем, обмен одеждой князя Дмитрия и боярина Бренка, выжидание и удар засадного полка во главе с Владимиром Серпуховским и боярином Боброком. Некоторые гиперкритикипытаются объявить сведения «позднего» сказания недостоверными по сравнению с летописью и «Задонщиной». С этим нельзя согласиться, автору сказания как историографу доступно было большее число сведений, чем хроникеру-летописцу или поэту. Другое дело, что обращался он, в соответствии с эпическими традициями историографии более вольно. Например, заменив малоизвестного читателям литовского князя Ягайло на упорного врага Москвы Ольгерда.

Рече же Дмитьрей Волынецъ великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примѣту свою испытати». И уже заря померкла, нощи глубоцѣ сущи, Дмитрей же Вольшецъ, поимъ с собою великого князя единаго, и выѣхавъ на поле Куликово и, ставъ посреди обоих плъковъ и обратився на плъкъ татарскый, слышить стукъ великъ и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще, и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же странѣ плъку татарского ворони кличуще и бысть трепеть птичей, великъ велми, а по лѣвой же странѣ, аки горам играющимъ — гроза велика зѣло; по рецѣ же Непрядвѣ гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть велми». И рече Волынець: «Призывай, княже, Бога на помощь!»
И обратився на плъкъ русскый — и бысть тихость велика. Рече же Волынецъ: «Видиши ли что, княже?» — Онъ же рече: «Вижу: многы огнены зари снимахуся…» И рече Волынецъ: «Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо Бога призывай и не оскудѣй вѣрою!»
И пакы рече: «И еще ми есть примѣта искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долгъ час. Въставъ, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Онъ же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Онъ же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки нѣкаа жена, напрасно плачущися о чадѣх своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки нѣкаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель нѣкую, жалостно слышати велми. Азъ же преже сего множество тѣми примѣтами боевъ искусих, сего ради нынѣ надѣюся милости Божиа — молитвою святых страстотръпецъ Бориса и Глѣба, сродниковъ наших, и прочих чюдотворцовъ, русскых поборниковъ, азъ чаю побѣды поганых татаръ. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връхъ, твоа слава будеть».
Слышавъ же то, князь великий прослезися и рече: «Господу Богу вся възможна: всѣх нас дыхание в руцѣ его!» И рече Волынецъ: «Не подобаеть тебѣ, государю, того в плъцѣх повѣдати, токъмо коемуждо въину повели Богу молитися и святых его угодьниковъ призывати на помощь. И рано утре вели имъ подвизатися на коня своа, всякому въину, и въружатися крѣпко и крестомъ огражатися: тъй бо есть оружие на противныа, утрѣ бо хощуть с нами видѣтися».

 

9.​ Хождение за три моря Афанасия Никитина

Самый оригинальный памятник русской литературы хождений. Вместо классического паломничества по святым местам перед нами повесть о неудачливом тверском купце, чье плавание с мехами в Дербент было прервано татарскими разбоями на Волге. В попытках окупить свою авантюру Афанасий забирается в Персию, а затем в Индию, исследует тамошнюю торговлю, нравы и обычаи, близко сходится с индусами, отвергает настойчивые предложения мусульман сменить веру. Лейтмотивом «Хождения» является тоска по родине и православной вере, которую так трудно хранить на чужбине. Оригинальную черту представляют собой вставки на тюркском и персидском языках в которых прославляется красота Русской Земли.

 А в том в Чюнерѣ ханъ у меня взял жеребца, а увѣдал, что яз не бесерменянин — русинъ. И он молвит: «Жеребца дам да тысящу златых дам, а стань в вѣру нашу — в Махмет дени; а не станеш в вѣру нашу, в Махмат дени, и жеребца возму и тысячю златых на головѣ твоей возму». А срок учинил на четыре дни, в Оспожино говѣйно на Спасов день. И Господь Богъ смиловался на свой честный праздникъ, не оставил милости своеа от меня грѣшнаго и не велѣлъ погибнути в Чюнерѣ с нечестивыми. И канун Спасова дни приѣхал хозяйочи Махмет хоросанець, и бил есми ему челом, чтобы ся о мнѣ печаловал. И он ѣздил к хану в город да меня отпросил, чтобы мя в вѣру не поставили, да и жеребца моего у него взял. Таково осподарево чюдо на Спасовъ день. Ино, братие рустии християня, кто хощет поити в Ындѣйскую землю, и ты остави вѣру свою на Руси, да воскликнув Махмета да поити в Гундустанскую землю.
Мене залгали псы бесермены, а сказывали всего много нашего товара, ано нѣт ничего на нашу землю: все товаръ бѣлой на бесерменьскую землю, перец да краска, то и дешево. Ино возят ачеи морем, ини пошлины не дают. А люди иные намъ провести пошлины не дадут. А пошлин много, а на море разбойников много. А разбивают все кафары, ни крестияне, не бесермене; а молятся каменым болваном, а Христа не знают, ни Махмета не знают.

 

10.​ Переписка Ивана Грозного с Курбским

Оригинальное литературное состязание царя и беглого князя, каждый из которых был крупнейшим русским писателем, публицистом и «гуманистом» (в значении XVI века) своей эпохи. Переписка подводит итог блестящей традиции русской публицистики – Иосиф Волоцкий, Филофей, Вассиан Патрикеев, Иван Пересветов, Максим Грек. Только в этой интенсивной атмосфере письменных споров могла возникнуть и осуществиться такая неожиданная форма как публичное прение царя и беглого боярина, не имеющая даже приблизительных аналогов в мировой литературе. Курбский обличает царя в тирании и нарушении божественных заповедей, в пытках и казнях. Иван отвечает провозглашением самодержавной доктрины – следует покоряться даже дурным государям, что причудливо перемежается у него с сентиментальными личными жалобами и упреками. Оба писателя прославились и помимо своего конфликта – царь Иван своими посланиями и религиозной поэзией, Курбский своей переводческой деятельностью, защитой православия в Польше и «Историей о великом князе Московском» в которой сумел «победить» Ивана историографическим обходом – именно воззрения Курбского стали для историков на несколько столетий каноническим описанием личности и деятельности Ивана IV.

Широковещательное и многошумящее твое писание приях, и выразумѣх, и познахъ, иже от неукротимаго гнѣва со ядовитыми словесы отрыгано, еже не токмо цареви, так великому и во вселенной славному, но и простому убогому воину сие было не достоило, а наипаче такъ ото многихъ священных словес хватано, исте со многою яростию и лютостию, не строками, а ни стихами, яко есть обычай искуснымъ и ученымъ, аще о чемъ случитъся кому будетъ писати, в краткихъ словесѣх многой разумъ замыкающе, но зѣло паче мѣры преизлишно и звягливо, цѣлыми книгами, паремъями, цѣлыми посланьми! Туто же о постелях, о телогрѣяхъ и иные бещисленные, воистинну, яко бы неистовых баб басни, и такъ варварско, яко не токмо ученнымъ и искусным мужемъ, но и простым и дѣтемъ со удивлениемъ и смѣхомъ, наипаче же в чюждую землю, идѣже нѣкоторые человѣцы обрѣтаются, не токмо в грамматических и риторскихъ, но и в диалектических и философских ученые.
Но еще к тому и ко мнѣ, человѣку, смирившемуся уже до зела, в странстве, много оскорбленному и без правды изгнанному, аще и многогрѣшному, но очи сердечные и языкъ не неученный имущу, такъ претительне и многошумяще, прежде суда Божия, претити и грозити! И вмѣсто утешения, во скорбехъ мнозех бывшему, аки забыв и отступивши пророка: «He оскорбляй, — рече, — мужа в бедѣ его, довольно бо таковому», яко твое величество меня, неповиннаго, во странстве таковыми, во утешения мѣсто, посѣщаешъ. Да будетъ о семъ Богъ тобѣ судьею. И сице грысти кусательне за очи неповиннаго мя мужа, ото юности нѣкогда бывшаго вѣрнаго слугу твоего! He вѣрю, иже бы сие было Богу угодно.

 

11.​ Житие Юлиании Лазаревской

В советском атеистическом литературоведении часто фигурирует как «Повесть об Ульянии Осорьиной» — редкий не только для русской, но и для всей православной литературы пример жития святого мирянина. Перед нами биография матери, почитаемой нижегородцами как святой, написанная её сыном Дружиной. Это рассказ о том как Ульяны из жизни благочестивой и послушной жены помещика переходит на путь аскетического подвига: молитвы, бдений, отдачи всех сил на служение бедным и голодным. Апофеоз подвига Ульяны – голод начала правления Бориса Годунова, когда она отдает нуждающимся всё до последнего, расходует на бедных всё имущество, а затем распустив дворню искать пропитания сама вместе с остальными погружается в пучину голода, печет хлеб из лебеды и коры, становящийся сладким благодаря её молитве. Она умирает уже на излете голода, будучи в конце страшных лет веселее, чем в начале. Перед нами картина осуществления аскетического православного идеала в частной жизни русского человека на фоне общенародной трагедии – голода и картина торжества подвижнического духа над этой трагедией. Это икона русского женского характера и русского православного характера осуществленных через личный жизненный подвиг.

Во едино же время зима 6Ъ студена зЪло, яко земли разсЪдатися от мраза; она же неколико время к церкви не хождаше, но въ дому моляшеся богу. Во едино же время зЪло рано попу церкви тоя пришедшу единому в церковъ, и бысть ему глас от иконы богородицыны: «Шед, рцы милостивой УльянЪи, что в церковъ не ходит на молитву? И домовная ея молитва богоприятна, но не яко церковная; вы же почитайте ю, уже бо она не меньши 60 лЪт, и духъ святый на ней почивает». Попъ же в велицей ужасти бывъ, абие прииде к нЪй, пад при ногу ея, прося прощения, и сказа ей видЪние. Она же тяжко вся то внятъ, еже онъ повЪда пред многими, и рече: «Соблазнилъся еси, еда о себЪ глаголеши; кто есмь азъ грешница, да буду достойна сего нарицания». И заклят его не повЪдати никому. Сама же иде в церковъ, с теплыми слезами молебная совершивъ, целова икону пречистыя богородицы. И оттоле болЪ подвизався к богу, ходя к церкви.

12.​ Сказание Авраамия Палицына

Описание одного из самых ярких и героических эпизодов смутного времени – осады Троице-Сергиева монастыря отрядами «Тушинского вора». Описание составил один из участников обороны, келарь монастыря Авраамий Палицын – крупный историк и политический деятель эпохи одоления Смуты, активный участник ополчения Минина и Пожарского и Земского собора. Перед нами широкая картина причин, хода и последствий Смуты в котором осада символа России – Троице-Сергиевой лавры занимает центральное место. Блестящим языком Авраамий описывает ход осады, организацию обороны, судьбы героев и предателей, случающиеся чудеса. «Сказание» сформировало исторический канон восприятия Смутного времени и особенно его заключительной фазы – победы над смутой и является одним из прекраснейших памятников русской историографии, наиболее приближающейся к античному и византийскому канону «истории своего времени».

И иже утeшаяй в скорбeх великий чюдотворец Сергий паки является пономарю Илинарху и глагола ему: «Рцы братии и всeм страждущим во осадe, почто унывают и ропщут на держащих скипетр. Аз неотступно молю Христа Бога моего. А о людeх не скорбите, людей к вам царь Василий пришлет».
И по малeх днех посланнии от царя Василиа проидошя сквозe Литовскиа полки, прежереченный атаман Сухан с товарыщи и с слугами Троицкими, покровени молитвами чюдотворца; и ничем же вредими от противных здрави во обитель чюдотворца пришедше. Токмо четырех казаков его ухватишя. Лисовской же повелe их казнити против града Сергиева монастыря. Воеводы же, князь Григорей да Алексeй, против тeх четырех казаков повелeвше вывести Литовских полоняников и казнити на горe старой токарни над врагом 42 человeка, а казаков против Лисовскаго табар у верхнево пруда на взгоркe 19 человeк. Сего же ради Литва и казаки Лисовского приидошя убити, и избави его от смерти Сапeга.
О сем же злии ратоборцы острeйши наостряют оружиа, и злeйши тeм разъяряющеся сердца; и нощь тeм, яко день, бываше, и друг друга возбужаху и стрежаху толико крeпце, яко никако же прополсти сквозe их возможно. И боязнь их велика обдержаше о проходe Сухановe, и стрежаху, друг друга держаще, дабы никакова вeстника ни от града ни во град не пропустити. Во осадe же печаль на печаль и скорбь на скорбь возлагашеся, и братиам всeм во обители лица на землю преклонше, унынием одолeвахуся, болeзнем же и смерти во граде лютe належащи. Возрадовавше же ся мало о пришествии слуг и казаков, но и тии мало-по-малу начашя изнемогати и умираху. И мало сущи число осташяся их; и бысть во градe скорбь велика, утeшениа же отвсюду не обрeтаху; токмо имуще утeшение милость Божию и чюдотворца молитвы.

13.​ Повесть об Азовском сидении

Историко-документальная повесть об осаде захваченного донскими казаками Азова армией турецкого султана в 1641 году. Оборона пятитысячного казачьего гарнизона против двухсоттыясячной османской армии – одна из самых блестящих страниц русской военной истории и истории казачества. Повесть дает яркую характеристику активной обороны Азова, мешавшей действиям турок, картину подкопов и контрподкопов, переговоров, больше похожих на обмен бранью, между турками и казаками. Морально сломленные османские силы снимают осаду Азова с большими потерями. Казаки просят русского царя решить судьбу Азова и город возвращается туркам, так как Москва еще неготова к завоеванию города, время которого наступит спустя полвека.

Строили полки свои всю ночь они до свету. А как был на дворе уже первый час дня, начали выступать из станов своих силы турецкие. Знамена и прапоры их зацвели по полю, словно цветы различные. От труб больших и барабанов их поднялись звуки неизъяснимые, страшные.
Приступ их к нашему городу. Пошли на приступ немецкие два полковника с солдатами. За ними пошла строевая пехота янычарская, сто пятьдесят тысяч. Потом пошла на приступ к городу и вся прочая орда их пешая. Крикнули клич они смело и яростно.
Первый их приступ. Наклонили они все знамена свои к городу, в нашу сторону. Закрыли весь Азов-город наш знаменами. Стали башни и стены топорами рубить. Многие на стены в ту пору влезли по лестницам. И тогда началась у нас стрельба из осажденной крепости, а до тех пор молчали мы. От огня и дыма уж не видно стало нам друг друга. В обе стороны от стрельбы лишь огонь да гром стоял, поднимался огонь и дым до небес. Как будто началась гроза страшная, как бывает с небес гром страшный и молнии. Подкопы тайные, что у нас отведены были за город в ожидании их приступа, все не сдержали силы их невиданной, обрушились, не сдержала земля силы их. В тех провалах побито у нас было турок многие тысячи. Приготовлено было у нас все по тем подкопам, набиты были они дробью и осколками. И было убито при том приступе в первый день под стеною города одних полковников янычарских шесть да два немецких полковника со всеми шестью тысячами солдат их. В тот же день, сделавши вылазку, захватили мы большое знамя царя турецкого, с коим в первый раз шли они на приступ. Наступали на нас паши турецкие с большими силами в тот первый день до самой ночи, даже и на вечерней заре. Убито нами было у них в первый тот день, кроме шести полковников янычарских и двух немецких полковников, одних янычар двадцать пять тысяч, помимо раненых.

14.​ Житие протопопа Аввакума написанное им самим

Автобиография знаменитого вождя русского старообрядчества, очерк своей жизни, борьбы за старую веру против реформаторов, а также страданий и злоключений, благодаря которым Аввакум и его жена Настасья Марковна стали символом стойкости и претерпевания бед. В этом произведении можно найти базовое (и, пожалуй, наиболее совершенное) выражение столь характерного для позднейшей русской литературы конфликта «личность стоящая за правду против системы». Глубина, яркость, цельность личности Аввакума, несмотря на не утихший и по сей день спор о верности его идей и продуманности методов, сделали его одним из центральных героев русской культуры.

Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, — кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: “что ты, батько, меня задавил?” Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: “долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петровичь, ино еще побредем”.
Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робяти на пищу, божиим повелением нужде нашей помогая; бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум приидет. Ни курочка, ни што чюдо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней плюново дело, железо! А та птичка одушевленна, божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против того по два яичка на день давала. Слава богу, вся строившему благая! А не просто нам она и досталася. У боярони куры все переслепли и мереть стали; так она, собравше в короб, ко мне их принесла, чтоб-де батько пожаловал — помолился о курах. И я-су подумал: кормилица то есть наша, детки у нея, надобно ей курки. Молебен пел, воду святил, куров кропил и кадил; потом в лес сбродил, корыто им сделал, из чево есть, и водою покропил, да к ней все и отослал. Куры божиим мановением исцелели и исправилися по вере ея. От тово-то племяни и наша курочка была. Да полно тово говорить! У Христа не сегодня так повелось. Еще Козма и Дамиян человеком и скотом благодействовали и целили о Христе. Богу вся надобно: и скотинка и птичка во славу его, пречистаго владыки, еще же и человека ради

 

В следующем разделе:

II.Древняя русская литература. Дополнительное чтение

15.​ Слово о законе и благодати митрополита Иллариона

16.​ Житие Феодосия Печерского

17.​ Русская Правда

18.​ Хождение игумена Даниила во Святую Землю

19.​ Житие Александра Невского

20.​ Повесть о Довмонте

21.​ Повесть о Петре и Февронии

22.​ Послания старца Филофея

23.​ Домострой

24.​ Степенная книга

25.​ Казанская история

26.​ Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков

27.​ Временик Ивана Тимофеева