Луис Фишер. Жизнь Ленина

Луис Фишер. Жизнь Ленина. 2 тт. М., Книжная лавка — РТР, 1997

В перестройку советский книжный рынок был загажен волкогоновщиной. Пухлыми томами советского генерала-политрука против Сталина, Троцкого и Ленина. Читать это значило замусориватьсебе мозг враньем, домыслами и бредом. Хуже был только Рой Медведев. На этом фоне мне нереально повезло — про Ленина я Волкогонова даже и не читал. Зато прочел неплохую толстенную книгу Луиса Фишера. Мне ее дал одноклассник — Гоша Старостин, сын великого лингвиста, имевший неограниченный доступ к сам и тамиздату.

Фишер был ошивавшийся в левый американский журналист-еврей в какой-то момент бывший почти советским агентом влияния. Но затем, как и почти все западные левые евреи, он разочаровался в Сталине и уехал в Индию восторгаться Ганди. Однако, оставшись спецом по , продолжал писать книги на тему, в том числе и этот вот талмуд про Ленина. Сейчас он, возможно, устарел, поскольку 25 лет идет вброс документов из архивов. Но, если и в наши дни ЖЗЛ выпускает книгу Пейна написанную в 1964, то значит и Фишер еще в тренде.

Книга написана на большом материале – прекрасной находкой было, к примеру, подать Ленина глазами Нестора Махно. Тон не дружелюбный и не враждебный, а главное с попыткой разобраться в идейных аспектах ленинизма. Поскольку Фишер неплохо теоретически подкован, то смысл, а часто и абсурдность ленинских построений он показывает очень хорошо. Помню, прекрасные разборы им «Империализма как высшей стадии капитализма» и «Государства и революции».

Особенно Фишеру удался кусок об идеологическом и политическом формировании Ленина. Он показывает, что конечно тот не марксист и не социал-демократ. Его решающий авторитет — повешенный брат Александр с идеей систематического террора, который вызовет хаос и революцию. В конечном счете, Фишер пытается возвести Ленина к нечаевщине. В 16 лет эта попытка мне показалась годной, но сейчас вижу, что она совершенно неудачна.

, конечно, не Нечаев, не террорист, не заговорщик. Он — фашист. Точнее, понятное дело, что это фашисты, на самом деле, — большевики, перенесшие большевистский политический принцип на националистическую почву. В отличие от национал-фашизма Гитлера и Мусолини, у Ленина — интернационал-, предсказуемо обернувшийся близкой к гитлеровской практикой, но только не в отношении евреев, а в отношении русских.

Ленин создал политическую силу идеологически обоснованно выступающую от имени большинства (не национального, а социального), но не нуждающуюся в обязательной выраженной через плебисцит поддержке большинства. От заговорщиков фашисты-большевики отличаются тем, что умеют работать с массами и завоевывать их политическую поддержку, от парламентских демократов тем, что не нуждаются в электоральной поддержке этих масс. Большевики-фашисты умеют устанавливать диктатуру от имени идеи, выражающей скрытую волю большинства. В этом смысле и те и эти восходят к якобинцам. Сравнение тем полнее, что партия — это очевидный малый народ, способный к самоуправлению, ибо постиг идею, во имя которой устанавливается диктатура во имя народа против народа.

Образ Ленина-политика Фишер создает яркий и интересный, хотя подробностей не помню вообще. Понятно, что он много тратит времени на опровержение разных советских мифов и недосказанностей о Ленине. Каких-то ярких антисоветских мифов у него вроде бы нет.

Отдельно запомнилось описание болезни Ленина — распределенной на первый, второй и третий «звонок». Ужасно, конечно, так умирать ну так и творил этот человек дела великие и ужасные. Потом уже через год я подружился с Леной Лебедевой, которая одно время была лаборанткой в институте мозга, где мозгу Ленина уделялось первостепенное внимание. Собственно, он и вырос из лаборатории по изучению физиологии ленинской гениальности. Она рассказывала интересное: уже с середины 1910-х одно из полушарий — левое — фактически умерло. Представляло собой известковый камень. Если это правда, то делать такие дела на одном полушарии, потом еще и с пулями от Каплан — это жесть как круто, хотя находится, видимо, за гранью человеческого. Её рассказ, кстати, абсолютно подтверждается.

Так или иначе, Фишеру я благодарен за то, что он меня уберег от мелочной ненависти к Ленину которую тогда пестовал Говорухин. Ни малейших симпатий к Ленину у меня нет но не понимать что это был один из самых чудовищных и эффективных политиков в истории — просто глупо. Мелочная озлобленность по адресу Ленина лишь замыливает чудовищность его деяний.

Хотя понять эту мелочность можно — в Ленине и в самом деле не было никакого «большого стиля», отсутствовала всякая самопрезентация собственного величия.  По человечески это был тип филистера (что интересно — одно из любимейших ругательств Ленина). Крайняя мелочность культурного масштаба Ленина , направленность всех его усилий исключительно в русло формирования эффективной политической машины произвела и крайнюю плоскость, лишенность подлинного масштаба созданной им системы. Позднесоветская бюрократия — это Ленин, лишенный его дарований, харизмы и дореволюционной культуры.

Любопытно, при этом, что Ленин, в то же время, являет собой анекдотическую пародию на русский европеизм. Он абсолютный «европеец» по формальным критериям — знание множества языков, плотная вписанность в систему европейской социал-демократии, 17 лет, проведенные в эмиграции в сочетании с прекрасной вписанностью в этот европейский политический ландшафт. Даже его приход к власти при поддержке Германии является следствием договоренностей на европейском политическом рынке. Да и целью политической практики Ленина неизменно оставалось пробуждение Мировой Революции, хотя и не в такой эстетски-фантастической форме как у Троцкого. Таким образом, европеизм и европеизированность, вписанность в европейские тренды, без адекватного русского ценностного наполнения могут запросто привести к дремучей жесточайшей азиатской диктатуре.

Цитата

КВИНТЭССЕНЦИЯ ЛЕНИНИЗМА

В декабре 1903 г. Николай Вольский (литературный псевдоним: Н. Валентинов), двадцатитрехлетний приверженец большевистского крыла РСДРП, был арестован в Киеве, объявил голодовку, был освобожден на одиннадцатый день и немедленно бежал по «подпольной железной дороге» из России в Женеву, вооруженный рекомендательным письмом к Ленину от Глеба Кржижановского, члена ЦК большевиков. Со станции Вольский прямо пошел на квартиру Ленина в № 10 по Рю де Фойе. Крупская извлекла из распоротой подкладки его пальто письмо Кржижановского и проявила часть, написанную невидимыми чернилами. В течение последующих месяцев, новоприбывший проводил долгие часы в разговорах с семьей Ульяновых и целые дни на прогулках и пикниках с ними. Несколько десятков лет спустя он опубликовал свои впечатления1. Он помнил Ленина хорошим гребцом, пловцом, велосипедистом, стрелком и гимнастом, упражнявшимся на трапеции и на кольцах. Самое высокое мнение осталось у него и об игре Ленина на биллиарде. Елизавета Васильевна, теща Ленина, однажды отметила в присутствии гостя, что Ленин сам себе пришивает пуговицы, делая это «лучше, чем Надя». Ленин закалял тело для революции, пишет Валентинов. Революционер никогда не мог знать, какое испытание предстоит его физическим силам — тюрьма или побег из тюрьмы.

Кржижановский, покровитель Валентинова, также написал воспоминания о Ленине. «Начнем хотя бы с простой, скромной внешности Владимира Ильича,— пишет Кржижановский.— Его невысокая фигура в обычном картузике легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком — вот почти все, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же легкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян… Но стоило вглядеться в глаза Владимира Ильича, в эти необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии глаза, как вы начинали уже ощущать, что перед вами человек отнюдь не обычного типа. Большинство портретов Владимира Ильича не в состоянии передать того впечатления особой одаренности, которое быстро шло на смену первым впечатлениям от его простой внешности…»

Кржижановский повстречался с Лениным в Петербурге в 1893 г. «Уже одно то обстоятельство,— пишет Кржижановский,— что он был братом Александра Ильича Ульянова, одного из последних славных народовольцев, казненного в 1887 г., создало ему самые благоприятные предпосылки для дружеского приема в нашей (марксистской.— Л. Ф.) среде. Позже Кржижановский часто встречался с Лениным в сибирской ссылке, в Париже, а затем и после революции, в качестве высокопоставленного советского служащего (Кржижановский был одно время председателем Госплана). Он пишет о мощном организме Ленина и вспоминает, как, разговаривая с Лениным в ссылке, рассказал ему об определении здорового человека, «по которому здоровье выражается в яркой отчетливости эмоциональной деятельности». Ленин согласился с этим определением. «Вот именно так,— говорил он,— если здоровый человек хочет есть,— так уж хочет по- настоящему; хочет спать — так уж так, что не станет разбирать, придется ли ему спать на мягкой кровати или нет, и если возненавидит,— так уж тоже по-настоящему…»2

В Париже «один известный французский скульптор» сказал Кржижановскому, что находит «громадное сходство в очертаниях лба Владимира Ильича со скульптурами, изображавшими великого мыслителя древности Сократа». То же сходство отмечал Максим Горький.

Горький, дававший деньги на ленинские издания, был арестован за революционную деятельность в январе 1905 г. Во второй половине того же года он вступил в РСДРП. 27 ноября 1905 г. ЦК партии совещался на квартире Горького в Петербурге. Ленин присутствовал.

Обсуждалась подготовка к вооруженному восстанию3. Горький рассказал комитету о боевом настроении в Москве. В январе 1906 г. Ленин и Горький встретились снова — на частной квартире в Гельсингфорсе. В апреле 1907 г. они несколько раз встречаются в Берлине — вместе бывают в Тиргартене и ходят в театры. По-видимому, Горький совершенно позабыл об этих ранних встречах, когда писал свои воспоминания о Ленине после смерти последнего. В воспоминаниях Горький относит свою первую встречу с Лениным к 5-му, Лондонскому, съезду РСДРП в мае 1907 г. «Это хорошо, что вы приехали! — сказал Ленин, пожимая руку Горького в церкви, под гостеприимным кровом которой проходил съезд.— Вы ведь драки любите? Здесь будет большая драчка»4.

Горький смотрел на Ленина глазами романиста, а слушал его ухом драматурга. «Я ожидал, что Ленин не таков,— пишет Горький.— Мне чего-то не хватало в нем. Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом. И вообще, весь — как-то слишком прост, не чувствуется в нем ничего от «вождя».

«А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукою сократовский лоб, дергая другою мою руку, ласково поблескивая удивительно живыми глазами, тотчас же заговорил о недостатках книги «Мать»…»

До начала «драчки» Ленин повел Горького в отель «Империал» и помог зарегистрироваться. Придя в номер Горького, он пощупал постель — не сырые ли простыни.

Открытие съезда нашло Горького в «праздничном настроении» — он был среди своих. «Но праздновал я только до первого заседания, до споров о «порядке дня». Свирепость этих споров сразу охладила мои восторги и не столько тем, что я почувствовал, как резко расколота партия на реформаторов и революционеров,— это я знал с 1903 года,— а враждебным отношением реформаторов к В. И. Ленину».

Георгий Плеханов, Нестор партии, произнес первую речь. Говорил он, по замечанию Горького, «как законоучитель, уверенный, что его мысли неоспоримы, каждое слово драгоценно, так же как и пауза между словами». «Во время речи Г. В. Плеханова в первом заседании, на скамьях большевиков чаще других шевелился Ленин, то — расширяясь, точно ему становилось жарко, то съеживаясь, как бы от холода; засовывал пальцы куда-то под мышки себе, потирал подбородок, встряхивая светлой головой, и шептал что-то М. П. Томскому. А когда Плеханов заявил, что «ревизионистов в партии нет», Ленин согнулся, лысина его покраснела, плечи затряслись в беззвучном смехе…»

Выступал и Ю. Мартов, меньшевик. «Этот удивительно симпатичный человек,— пишет Горький,— говорил юношески пламенно, и казалось, что он особенно глубоко чувствует драму раскола, боль противоречий». «Раскол необходимо изжить,— умолял Мартов,— партия слишком слаба для того, чтобы разбиваться на двое». В конце речи «Мартов стал кричать против боевых дружин и вообще работы, направленной к подготовке вооруженного восстания».

«Но вот поспешно взошел на кафедру Владимир Ильич, картаво произнес «товарищи». Мне показалось, что он плохо говорит, но уже через минуту я, как и все, был «поглощен» его речью. Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах политики можно говорить так просто. Этот не пытался сочинять красивые фразы, а подавал каждое слово на ладони, изумительно легко обнажая его точный смысл».

«…каждый день съезда придает Владимиру Ильичу все новые и новые силы, делает его бодрее, уверенней, с каждым днем речи его звучат все более твердо и вся большевистская часть членов съезда настраивается решительнее, строже».

Единый съезд продолжался двадцать дней. Привел он к ужасающему расколу. (Большую часть средств для проведения съезда дал взаймы Джозеф Фелс, мылозаводчик из Филадельфии, филантроп и поборник единого налога. Долг был ему возвращен в 1923 г.)

Причин для разлада было немало. Накануне съезда Плеханов обвинил Ленина в том, что тот пытается захватить «дирижерскую палочку» — руководство партией. Эта «битва генералов», при участии Ленина, Мартова, Плеханова, Потресова, Аксельрода и Засулич, началась задолго до съезда и привела в выходу Ленина из редакционной коллегии газеты «Искра». Ни одна организация не может избежать противоречий, вызванных личным соперничеством. В самом деле, политика часто является лишь маской на лице честолюбия. У Ленина не было личного честолюбия — он был упрям. «Взгляни хорошенько на этого человека,— сказала Кларе Цеткин Роза Люксембург, указывая на Ленина на всемирном конгрессе II Интернационала в Штутгарте.— Это — Ленин. Обрати внимание на его упрямый, своевольный череп»5. «Роза Люксембург отличалась метким глазом художника»,— добавляет Клара Цеткин.

Придя к какому-либо мнению, Ленин считал его непоколебимым и защищал его от человеческих доводов и перед лицом неопровержимых фактов, пока оно не заменялось новым взглядом, который Ленин защищал с той же убежденностью. Сомнения занимали мало места в умственном хозяйстве Ленина. Он сознательно не допускал их и избегал сомневающихся. В 1905 году он был горячим сторонником бойкота Государственной Думы и уговорил большевиков (но не меньшевиков) присоединиться к нему. В 1920 году он признал, что это было ошибкой6. В 1906 году он был столь же горячим сторонником большевистского участия в Думе. Эта перемена линии вызвала одно из самых яростных столкновений на Лондонском съезде 1907 г. Важнейшим вопросом в это время было поведение социалистических партий внутри Думы. Ленин отвергал меньшевистскую стратегию, позволявшую в некоторых случаях сотрудничать с несоциалистическими, либеральными буржуазными партиями. Он не хотел поддерживать центр даже в борьбе против правых реакционеров.

Сотрудничество требует определенного компромисса, а этого слова не было в политическом лексиконе Ленина. Он был политическим изоляционистом, пахарем на одинокой борозде. Демократического парламентаризма он не любил и не понимал, считая, что парламент следует использовать для революционных, а не для демократических целей. Это вытекало из его оценки перспектив революции. В 1907 г. он все еще считал, что русская революция должна вот-вот придти. Подавление восстаний 1905—1906 гг. не переубедило его. Он предсказывал новый мятеж, но, поскольку ничего подобного не произошло в течение целого десятилетия, логика его стала пошаливать. 2 мая 1907 г., например, он начинает статью следующим утверждением: «В известном смысле слова, победоносной может быть только общенациональная революция. Это верно в том смысле, что для победы революции необходимо объединение в борьбе за требования этой революции громадного большинства населения». Для пущей выразительности Ленин еще раз повторяет эту мысль несколько иными словами: «Победить против организованного и господствующего меньшинства может только громадное большинство». Это, по его мнению, «труизм». Но условия быстро меняются во время революции. Накануне революции и во время первого ее этапа буквально все — рабочие, крестьяне, мелкие буржуа и вообще либеральная буржуазия выступают в защиту «политической свободы» и «национальных интересов». Однако с развитием революции, когда буржуазно-капиталистические элементы начинают понимать, что значит «политическая свобода», они колеблются и переходят на контрреволюционные позиции. Тогда «социал-демократия обязана изолировать себя от мелкобуржуазного народа. Ибо одно из двух: либо колебания мелкобуржуазного народа… показывают тяжелое и трудное развитие революции, но не означают ее конца, исчерпания ее сил (так думаем мы). Тогда… с.-д. пролетариат воспитывает этот народ к борьбе… развивает его сознание, решительность, твердость и т. д. Либо колебания мелкобуржуазного народа означают полный финал данной буржуазной революции (мы думаем, что такой взгляд неверен)». Однако такое положение все же может создаться при «стечении неблагоприятных обстоятельств». «Это,— заключает Ленин, совершенно не заботясь о том, что доводы его висят в воздухе, а умозаключения весьма туманны,— была бы «общенациональная» трусость,— и с.-д. пролетариат изолирует себя от нее во имя интересов всего движения в целом»7.

К этой теме он возвращается на V съезде партии в Лондоне, в докладе об отношении социалистов к буржуазным партиям, в котором его взгляды на этот счет были изложены во всей их широте, «…революция наша,— сказал Ленин в докладе,— буржуазная в смысле ее общественного экономического содержания… Даже самая полная победа современной революции, т. е. завоевание наиболее демократической республики и конфискация всей помещичьей земли крестьянством, нисколько не затрагивает основ буржуазного общества. Частная собственность на средства производства (или частное хозяйство на земле…) и товарное хозяйство — остаются». Противоречия капиталистического общества при этом не стираются, а наоборот. «Все это для всякого марксиста должно быть совершенно бесспорно». Но значит ли это, спрашивает Ленин, что буржуазной революцией должна руководить буржуазия? Ответ следует отрицательный: «Довести ее до конца, т. е. до полной победы, в состоянии только пролетариат». Почему? Потому что «крупнейшей особенностью этой революции является острота аграрного вопроса… Эта борьба за землю неизбежно толкает громадные массы крестьянства на демократический переворот, ибо только демократия может дать им землю, давая им господство в государстве». Поэтому «победа современной революции в России возможна только как революционно-демократическая и крестьянства». Именно это, а отнюдь не блок с буржуазными партиями, должно быть целью социал-демократии. «Наша буржуазия контрреволюционна»,— говорит Ленин. Даже крестьянство преследует утопические цели. «В чем главная его (крестьянства) утопия? Несомненно, в идее уравнительности, в убеждении, будто уничтожение частной собственности на землю и раздел земли (или землепользования) поровну способны уничтожить источники нужды, нищеты, безработицы, эксплуатации».

«Нет спора в том, что с точки зрения социализма это — утопия, утопия мелкого буржуа. С точки зрения социализма это — реакционный предрассудок, ибо пролетарский видит идеал не в равенстве мелких хозяев, а в крупном обобществленном производстве». Тем не менее, то, к чему стремились крестьяне — «отнятие в раздел земли»,— создало бы основу для развития капитализма, что было бы выгодно для крестьян. «И не только для крестьян это выгоднее. То же самое и для пролетариата». Таким образом, «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства» должна была способствовать развитию капитализма путем буржуазной революции, которой не хотела ни буржуазия, ни крестьянство. Крестьянин, говорит Ленин, мечтает «замкнуться против всего общества на своем клочке земли, на своей, как злобно говорил Маркс, кучке навоза. Этот хозяйский, собственнический инстинкт отталкивает крестьянина от пролетариата».

Как в таком случае основать диктатуру пролетариата и крестьянства?

Перспективы были, по меньшей мере, мрачные. «Наша революция переживает трудные времена. Нужна вся сила воли, вся выдержанность и стойкость сплоченной пролетарской партии, чтобы уметь противостоять настроениям неверия, упадка сил, равнодушия, отказа от борьбы»8.

Вывод: «Не может быть и речи о поддержке нами либералов»9.

Ленин дал превосходное описание своего озабоченного настроения. Успешная революция нуждается в поддержке большинства, а большинство — торгово-промышленные круги и крестьянство — было настроено против революции. Тем не менее, революция не кончилась. Поскольку революция продолжалась, революционная партия должна была избегать связей с контрреволюционными партиями. Ее задачей должна была быть революция, а не парламентарная политика. Ленин оставался верным революции, презирая альтернативы. Но революция была в состоянии упадка, а с нею — Ленин и его немногочисленная большевистская фракция. Они оставались во власти мертвого штиля, пока ветер Первой мировой войны не наполнил их паруса. Тогда меньшинство пришло к власти.

Организационные вопросы усугубляли разочарование Ленина. Он всегда придавал им чрезмерное значение, настаивая, что выбор между централизованным руководством и демократическими решениями «снизу» или между организацией профессиональных революционеров и свободным объединением симпатизирующих не является вопросом чисто технического порядка, а отражает идеологические разногласия. В 1902 г. он посвятил этим вопросам книгу «Что делать?». В 1904 г. тот же вопрос обсуждается в книге «Шаг вперед, два шага назад. (Кризис в нашей партии)». В этой книге Ленин с завидным прилежанием и неукротимой воинственностью подробнейшим образом разбирает прошлые партийные споры. Маленькие ошибки в организационных вопросах ведут к большим политическим противоречиям, настаивает Ленин. То, что он называл организационным «хвостизмом», или бездельничанием, было, по его мнению, естественным и неизбежным последствием психологии анархического индивидуализма, возведенного в жизненную философию.

Здесь Ленин сам перескакивает от формы к философии. Он атакует интеллигенцию. Под словом «интеллигент», «интеллигенция» Ленин подразумевал «всех образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда (brain workers, как говорят англичане) в отличие от представителей физического труда». «Именно фабрика,— заявляет Ленин,— которая кажется иному одним только пугалом, и представляет из себя ту высшую форму капиталистической кооперации, которая объединила, дисциплинировала пролетариат, научила его организации, поставила его во главе всех остальных слоев трудящегося и эксплуатируемого населения». Фабрика была «школой» пролетариата. «У пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации, благодаря «фабричной школе», к которой интеллигенция испытывает «смертельный страх». Анархическое мировоззрение интеллигенции порождено «мелкобуржуазными условиями ее существования», пишет Ленин. «Русскому интеллигенту этот барский анархизм особенно свойственен. Партийная организация кажется ему чудовищной «фабрикой», подчинение части целому и меньшинства большинству представляется ему «закрепощением» (см. фельетоны Аксельрода), разделение труда под руководством центра вызывает с его стороны трагикомические вопли против превращения людей в «колесики и винтики».

Ленин был интеллигент, буржуазный интеллигент и дворянин. Но он решил не быть возвышенно мыслящим бездельником. Он презирал нигилистов, отрицавших все. Он высмеивал салонных революционеров — таких в России XIX века были тысячи. Он приводит искаженную цитату из Чернышевского: «Кто боится испачкать себе руки, пусть не берется за политическую деятельность»10. Иными словами, нельзя изжарить яичницу, не разбивая голов. Ленин хотел не только думать и говорить о революции — он был готов испачкать себе руки и революцию организовать с помощью рабочих. Народники боготворили крестьянина. Ленин создал культ рабочего. Видя клеймо обломовщины на лбу типичного русского интеллигента, Ленин был склонен возвеличивать массы, народ от земли и от станка. Высшее общество России было праздным и интеллектуально утонченным. Поэтому Ленин предпочитал утонченности простоту, мозгу мускулы, организацию индивидууму. В этом было некоторое самоотречение. Ленин подавлял сам себя. (После революции он прямо признался в этом.) Независимо от того, прав или не прав был Плеханов, утверждая, что Ленин пытается захватить «дирижерскую палочку» и управлять партией, Ленин, несомненно, замахивался «дирижерской палочкой» и на самого себя. Он сознательно пытался направлять себя, он организовал себя самого.

В это время расхождения между большевиками и меньшевиками росли по всем вопросам: по поводу организационных дел, неизбежности революции, отношений к буржуазным партиям, парламентской стратегии и общей идеологии. Ленин становился все злее, круг приемлемых для него людей все уже. При таких обстоятельствах лучше было бы Лондонского съезда не созывать вообще. Тем не менее, Ленин приветствовал съезд. Он предпочитал открытый разрыв приглаженным, прикрытым противоречиям. 7 февраля 1908 г. Ленин гордо пишет Горькому: «Значение интеллигентской публики в нашей партии падает: отовсюду вести, что интеллигенция бежит из партии. Туда и дорога этой сволочи. Партия очищается от мещанского сора. Рабочие больше берутся за дело. Усиливается роль профессионалов-рабочих. Это все чудесно…»11 Вероятно, Горький обиделся, потому что в письме от 13 февраля Ленин уже ссылается на какое-то «недоразумение». «Уж, конечно, я не думал «гнать интеллигенцию»12.

После Лондонского съезда Горький пригласил Ленина на Капри, но у Ленина не было времени: он подготовлял издание нового партийного журнала «Пролетарий» и пытался привлечь Горького к изданию. В середине марта 1908 г. Ленин опять отложил поездку на Капри: «Нет денег, нет времени, нельзя бросить газету». Но это не были единственные причины. «На Капри я всенепременно приеду,— пишет Ленин Горькому из Женевы 24 марта,— и жену постараюсь затащить, только хотелось бы независимо от философской драки это сделать13. Философы, а именно Богданов, Базаров и Луначарский, жили вблизи Горького на Капри.

В «проклятой», по выражению Ленина, Женеве ни ему, ни Крупской не было по душе. В своих воспоминаниях Крупская жалуется на трудности, связанные с приспособлением ко вторичной эмиграции. Днем Ленин сидел в библиотеке, а по вечерам не знали, куда деваться. Комната,— пишет Крупская,— была унылая и холодная, сидеть в ней не хотелось, а хотелось бывать «среди людей». Поэтому каждый вечер ходили в кинематограф или в театр, обычно не дожидаясь конца представления, а уходя посередине — гулять на озеро14.

В апреле Ленин, наконец, приехал на Капри — один. Перед самым отъездом он извещает Горького: «…я бы мог приехать… но повторяю: только под условием, что о философии и о религии я не говорю»15.

В обществе Горького Ленин посетил неаполитанский Национальный Музей, окрестности Неаполя, развалины Помпеи, взобрался на Везувий. Они также ходили вместе удить рыбу и беседовали. Фотография показывает Горького и Марию Федоровну Андрееву, следящих за шахматной партией между Лениным и Богдановым на террасе виллы Горького, на фоне красот Капри. Ленин в огромном котелке, скрывающем его «сократовский» лоб и большой череп. Партию Ленин проиграл и, «проигрывая, сердился, даже унывал, как- то по-детски», по замечанию Горького. Помимо шахмат, Ленин и Богданов не померились силами. Однажды Ленин сказал: «Вы мне объясните в двух-трех фразах, что дает рабочему классу ваша «подстановка» и почему махизм — революционнее марксизма?» Богданов начал объяснять, но Ленин вскоре прервал его: «Бросьте!»

«Поездка не принесла, конечно, примирения с философскими взглядами Богданова,— пишет Крупская.— Ильич потом вспоминал, как он говорил Богданову, Базарову — придется годика на два, на три разойтись… Было много народу, было шумно, суетно, играли в шахматы, катались на лодке. Ильич мало как-то рассказывал о своей поездке. Больше говорил о красоте моря и о тамошнем вине, о разговорах же на больные темы, бывших на Капри, говорил скупо: тяжеловато это ему было. Опять засел Ильич за философию»16.

Большевикам, которые и сами все еще были фракцией РСДРП (наряду с меньшевиками, латышской партией, еврейским Бундом, троцкистским центром и т. д.) теперь угрожал раскол на две фракции — на философской почве. Философия Маха бросала вызов философии Маркса. Богданов, Базаров, Луначарский и многие иные большевики были махистами. Они считали себя в то же время и марксистами. Ленин ругательски ругал их. Но для того, чтобы разгромить их, требовалось более солидное знание философии Маха, да и вообще философии. Ленин читал кое-какие философские работы Маркса, Энгельса, Фейербаха, Плеханова и Канта. В 1906 г. он прочел книгу А. А. Богданова «Эмпириомонизм». Прочтя ее, он пишет Горькому: «Озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским»17. Ленин стал писать в ответ книгу. В 1908 г. он еще пуще «озлился» на Богданова из-за политических расхождений. «Время было трудное,— утверждает Крупская.— В России шел развал организаций. При помощи провокатуры вылавливала полиция наиболее видных работников… Массы ушли в себя. Им хотелось осмыслить все происшедшее (т. е. революцию 1905—1906 гг.— Л. Ф.), продумать его, агитация общего характера приелась… На почве этого настроения имел известный успех отзовизм»18. Отзовисты хотели отозвать социалистических депутатов из Думы и бойкотировать ее, как сам Ленин настаивал в 1905 г. Теперь Ленин считал, что Думу необходимо использовать. Богданов примкнул к отзовистам. Это удвоило неприязнь Ленина к его философии. «Чувствовалось,— пишет Крупская,— что в большевистской фракции нет уже прежней сплоченности, что надвигается раскол, в первую голову раскол с Богдановым»19.

Ленин собирал материал для книги, направленной против махистов, со свойственной ему энергией и энтузиазмом. Но некоторых публикаций в Женеве не было, «да и склочная эмигрантская атмосфера,— как пишет Крупская,— здорово мешала Ильичу работать, поэтому он поехал в Лондон, чтобы поработать там в Британском музее и докончить начатую работу»20.

Джон Стрэчи, лейборист, член английского парламента и писатель, записал рассказ своего друга, актера Майлса Маллесона: «В двадцатых годах Маллесон посещал читальный зал Британского Музея. Он был страстным социалистом левого толка и помнил, что Ленин, как Маркс до него, занимался здесь… В библиотеке был старый хранитель, проработавший там более тридцати лет, и Маллесон был уверен, что этот хранитель служил и при Ленине. Желая услышать что-нибудь об этой грандиозной фигуре, он обратился к хранителю: «Помните ли вы, как Ленин приходил читать здесь?» Хранитель был озадачен: «Ленин? Нет, я не припомню господина с таким именем». Маллесон сказал: «О, может быть, он тогда не употреблял своего партийного прозвища, может быть, он дал свое настоящее имя, Ульянов? Не помните ли вы г-на Ульянова, приходившего сюда?» Хранитель тотчас же ответил: «Конечно, я помню г-на Ульянова, обаятельный господин, маленького роста, с острой бородкой. Господин очень приятный в обращении. Я прекрасно его помню. Не скажете ли вы мне, сударь, что с ним сталось?»21

Результатом исследований Ленина была напечатанная в 1909 году книга «Материализм и эмпириокритицизм». Критические заметки об одной реакционной философии22. Она содержала защиту философии исторического материализма Маркса-Энгельса и грубые нападки на русских махистов.

Эрнст Мах (1838—1916), австрийский физик и философ, пытался, с целью «экономии мысли», уничтожить дуализм между психическим и физическим при помощи монистической теории о том, что физические предметы, стол, яблоко, не существуют помимо их чувственного восприятия человеческим опытом. Стол не имел бы твердости и цвета, а яблоко — вкуса, если бы не человеческое восприятие. Иными словами, Мак подчинял материю мышлению. Материализм Маркса и Энгельса постулировал первичность предметов, материи, среды, физического мира. Материалисты объявляли, что физический мир определяет сознание. Мах перевернул материализм вверх ногами, утверждая, что именно сознание определяет свойства материи: цвет, вкус, размеры, форму и т. д.

Ленин ясно изложил свои взгляды в книге «Материализм и эмпириокритицизм»: «Материализм в полном согласии с естествознанием берет за первичное данное материю, считая вторичным сознание, мышление, ощущение, ибо в ясно выраженной форме ощущение связано только с высшими формами материи (органическая материя)». Под высшими формами Ленин подразумевает и человека. Разумеется, доказывали марксисты, материя существовала до человека. Деревья, камни, моря, животные и т. д. существовали еще до того, как на Земле появился воспринимающий их человек. «Бытие», т. е. среда, или материя были первичны. Поэтому «сознание вообще отражает бытие», пишет Ленин, повторяя основной принцип марксистского материализма. Ощущения человека отражают окружающий его мир. Это было важным пунктом, из него следовала основная посылка исторического материализма, которую Ленин формулировал следующим образом: «Общественное сознание отражает общественное бытие». Материализм имеет дело со взаимоотношением между материей и личностью, исторический материализм — со взаимоотношением общества и человека. Отношение личности к обществу возникает не изнутри, не само по себе, а отражает «социальное бытие», т. е. социальные условия. Социальные же условия меняются. Они различны для капиталиста, для рабочего, для крестьянина. Таким образом, доводы Ленина вращаются вокруг классовой борьбы, вокруг революции.

Богданов, со своей стороны, настаивал, что без сознательности социальность невозможна, и что, таким образом, социальная жизнь во всех своих проявлениях есть жизнь сознательно психическая. Человеку недостаточно было появиться на Земле. Он должен был иметь побуждение к общественному существованию. Отсюда следует, что общество является проявлением «сознательно-психической жизни». Таков был «эмпириомонизм», или «эмпириокритицизм», творцы которого задавались целью соединить материю и мышление в одно целое, но с мышлением в главенствующей роли.

Ленин протестовал: «Материализм вообще признает объективно реальное бытие (материю) независимое от сознания, от ощущения, от опыта и т. д. человечества. Материализм исторический признает общественное бытие независимым от общественного сознания человечества». Бытие и сознание не едины, утверждал Лентж, они независимы и поэтому плюральны. Нельзя отказаться ни от одного основного положения марксизма, прибавляет Ленин-доктринер, без того, чтобы пожертвовать объективной истиной и впасть в буржуазно-реакционную фальшь. Попытку махистов объединить материю и сознание он называет «примиренческим шарлатанством». Сами махисты, пишет Ленин, «жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление». Махисты считают, что их точка зрения выше материализма и идеализма, в то время, как «на деле все эти господа постоянно уклоняются в сторону идеализма и ведут непрерывную борьбу с материализмом». Выражение «дипломированные лакеи фидеизма», утверждает Ленин, лучше всего подходит к Маху, Авенариусу и их школе.

Философия Маха приводила марксистов в ярость, потому что она угрожала их социализму, их революции. Марксист хочет изменить материальные условия, экономические и социальные учреждения, государство. Махист считает, что все эти физические предметы существуют лишь в восприятии человека. Человек сам — бытие, человек не как кости, плоть, кожа и органы, но человек как сознание и восприятие. Материалист называет эту концепцию идеализмом, полной и враждебной противоположностью материализму, поповщиной, капитулянтством, изменой революции.

Потугин, герой тургеневского «Дыма», написанного в 1866 г. (Ленин хорошо знал этот роман), говорит: «Тут я обозвал его идеалистом, и уж огорчился же он! Чуть не заплакал. Я должен был его успокоить и обещать ему, что не выдам его товарищам. Заслужить название идеалиста — легко ли!»

Под идеализмом подразумевали тенденцию приносить реальность в жертву иллюзиям, мистицизму. В словаре определенных кругов интеллигенции XIX века идеализм означал упадничество. Идеализм порождал мягкотелых мечтателей, суеверных мракобесов, врагов прогресса и науки.

Чтобы разгромить махистов и их русских собратьев, Ленин проделал колоссальную работу, как показывает его книга, которую, несмотря на сравнительно более поверхностный подход, можно сравнить, в основных чертах, с «Анти-Дюрингом» Энгельса. Он много цитирует из Беркли, доказывая, что Мах в 1872 г. плагиаризировал английского епископа XVIII века: «Чистый плагиат из Беркли». Он штудировал Юма, Гекели, Гегеля, Дидро, Фихте, не только Маха и его ментора Авенариуса, но и целый ряд второстепенных комментаторов их работ, не только Богданова, Базарова и Луначарского (впоследствии советского наркомпроса)23, но и работы десятков менее значительных русских махистов, которые давно были бы забыты, если бы Ленин не вписал их в историю своим желчным пером. Не было яблока раздора, на котором Ленин не оставил бы следа своих зубов. Теперь все это кажется лишь бурей в эмигрантском стакане чаю. Ленин сам признавался, что ссорились из-за философии потому, что при создавшемся в России положении другого дела не было. Вся полемика Маркс-Мах, Ленин-Богданов отражала патологическое состояние маленькой партии, возглавляемой талантливым забиякой, который был совершенно нетерпим к оппозиции и вдобавок разочарован неудачами своей организации, увядавшей вдали от родной почвы. Шум, поднятый Лениным в Париже или Женеве, всегда был обратно пропорционален эху, доносившемуся из России.

Ленин и Крупская сняли квартирку в Женеве и стали вести хозяйство. С ними жили приехавшая из России Мария Ильинична и мать Крупской. Зиновьев и Каменев тоже обосновались в Женеве, «…все тосковали в этой маленькой тихой заводи — Женеве,— пишет Крупская.— Хотелось перебраться в крупный центр куда-нибудь. Меньшевики, эсеры перебрались уже в Париж. Ильич колебался: в Женеве-де жить дешевле, лучше заниматься. Наконец, приехали из Парижа Лядов и Житомирский и стали уговаривать ехать в Париж. Приводили разные доводы: 1. можно будет принять участие во французском движении; 2. Париж большой город — там будет меньше слежки. Последний аргумент убедил Ильича»24. Большевик Давид Житомирский был шпионом царской охраны.

«Какой черт понес нас в Париж?» — жаловался Ленин, проведя три с половиной года в великом городе (они переехали в декабре 1908 г). Ленин ненавидел Париж, как и Крупская, которая оставила довольно интимные воспоминания о жизни там. «Владимир Ильич смотрел отсутствующими глазами на всю нашу возню с домашним устройством в новом логовище: не до того ему было. Квартира была нанята на краю города… недалеко от парка Монсури… Была там комната для моей матери, для Марии Ильиничны, которая приехала в это время в Париж, наша комната с Владимиром Ильичем и приемная… Надо было видеть, с каким презрением глядела консьержка на наши белые столы, простые стулья и табуретки. В нашей «приемной» стояла только пара стульев да маленький столик, было неуютно до крайности.

В Париже жилось очень толкотливо. В то время в Париж стягивалась отовсюду эмигрантская публика. Ильич сидел мало дома в этот год. До поздней ночи просиживала наша публика в кафе…

Что касается положения внутри большевистской фракции… разгоравшаяся внутрифракционная борьба здорово трепала нервы. Помню, пришел раз Ильич после каких-то разговоров с отзовистами домой, лица на нем нет, язык даже черный какой-то стал. Решили мы, что поедет он на недельку в Ниццу, отдохнет там от сутолоки, посидит на солнышке…

Заниматься в Париже было очень неудобно. Национальная библиотека была далеко. Ездил туда Владимир Ильич обычно на велосипеде, но езда по такому городу, как Париж, не то, что езда по окрестностям Женевы… Ильич очень уставал от этой езды. На обеденный перерыв библиотека закрывалась. С выпиской нужных книг была также большая бюрократическая канитель. Ильич на чем свет ругал Национальную библиотеку, а попутно и Париж… В конце концов, у него украли велосипед. Он оставлял его на лестнице соседнего с Национальной библиотекой дома, платя консьержке за это 10 сантимов, но, придя однажды за велосипедом, его не нашел. Консьержка заявила, что она не бралась стеречь велосипед, а разрешала только его ставить на лестницу.

С ездой на велосипедах в Париже и под Парижем нужна была большая осторожность. Раз Ильич по дороге в Жювизи попал под автомобиль, еле успел соскочить, а велосипед был совершенно изломан». Ленин поехал в Жювизи смотреть полет на аэроплане — был 1910 год — и на него наехал автомобиль. Владельцем автомобиля был «виконт, черт его побери», писал Ленин матери. Ленин подал в суд и выиграл дело. В другом письме домой он пишет, что посещение музея исторических восковых фигур доставило ему большое удовольствие. В письме к Анне он жалуется на Париж, к которому никак не может привыкнуть. В шахматы он теперь играет редко. Иногда ходит с Крупской на прогулку в Булонский лес. Однажды они поехали на велосипедах в лес под Медоном («Было чудесно»,— пишет он матери). Денег не хватало. Крупская вспоминала, что они ели конину — так было дешевле. Ленин пытался зарабатывать литературным трудом, но часто не мог найти издателя. В таких случаях он брал небольшое пособие из кассы партии. Однажды мать прислала ему осетрины и икры из Саратова. Он рассыпался в благодарностях, говоря, что подарок напомнил ему Волгу.

Летом 1909 г. Ленин со своими дамами отдыхал в деревне Бонбон (департамент Сены и Луары). «В Бон-боне Ильич не занимался и о делах мы старались не говорить»,— пишет Крупская. В их пансионе жили французские мелкие служащие и буржуа, «это мещанство надоедало. Хорошо было, что можно было жить обособленно, по-своему. В общем отдохнули в Бонбоне не плохо».

Вскоре он опять с головой погрузился в партийные разногласия. Российская социал-демократическая рабочая партия была расколота на фракции, фракции распадались на группировки. В течение трех недель, с 15 января до 5 февраля 1910 г., в Париже заседала пленарная сессия ЦК партии. Целью сессии было восстановление единства. В письме к Горькому от 11 апреля 1910 г. Ленин назвал ее «долгим пленумом», «…три недели маета была, издергали все нервы, сто тысяч чертей! К этим серьезным и глубоким факторам, сознанным далеко не всеми, прибавились мелкие, мелочные, прибавилось настроение «примиренчества вообще» (без ясной мысли, с кем, к чему, как), прибавилась ненависть к Большевистскому Центру за его беспощадную идейную войну, прибавилась склока и желание поскандалить у меньшевиков — и вышел ребенок с нарывами.

Теперь вот и маемся. Либо — на хороший конец — нарывы вскроем, гной выпустим, ребенка вылечим и вырастим.

Либо — на худой конец — помрет ребенок. Тогда поживем некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца»25.

Ленин рассчитывал на то, что партия в целом перестанет существовать, а останется большевистская фракция, из которой будет позже создана новая партия. Перспективы исцеления «ребенка», т. е. партии, с помощью объединения были и в самом деле весьма слабы. Ленин не терпел компромиссов. Он даже нарочно углублял межфракционные противоречия. Письмо его к Горькому не совсем чистосердечно. Ленин часто писал Горькому, нуждаясь в финансовой, литературной и организационной поддержке последнего. Горький пользовался громадным авторитетом в широких русских кругах, но среди саблезубых публицистов и ораторов, населявших русские социалистические джунгли, он был невинным младенцем. Любовь к труженикам привела его к большевизму, но и догматизм и партийная схизма, побуждавшая Ленина к философской полемике, были ему совершенно чужды. По культуре и по характеру ему были близки Богданов и Луначарский, и он мог понять усилия, прилагаемые ими для того, чтобы примирить марксизм с религией или, по крайней мере, с культурными ценностями. (Горький возражал против опубликования антимахистской книги Ленина.) Ленин, однако, не хотел терять его. Он искажал истину, когда писал Горькому, что опять восстановит большевистскую фракцию, если партия погибнет. Большевистская фракция существовала, и вождь ее был намерен либо поработить «ребенка» — партию, либо уничтожить ее. Настроения «примиренчества» и единства, высказанные большинством «долгого пленума», меньшевиками и некоторыми из большевиков,— вот что «издергало нервы» Ленину. «Примиренчество вообще,— восклицает он в письме к Горькому,— без ясной мысли, с кем, к чему, как». Сам он примиряться не собирался, предпочитая пожить некоторое время без непослушного, упрямого «ребенка». «А потом родим более здорового ребенка», покорность которого успокоит нервы родителя.

В соответствии с этим, Ленин приступил к искусственному оплодотворению. Произошло это в январе 1912 г. в Праге.

Мать Ленина проводила лето 1910 г. в Финляндии. Он в это время принимал участие в Восьмом съезде Второго Интернационала. Они встретились в Стокгольме — в последний раз. Пробыли вместе десять дней: свидание было нежным. Это была короткая передышка в тяжелой борьбе, в которой главную роль сейчас играли деньги. Ленин как организатор знал цену деньгам. Деньги давали ему возможность печатать газеты и журналы, созывать конференции, содержать партийные школы и учреждения, засылать своих людей в Россию.

Доходы от членских взносов были крошечными. От богатых попутчиков денег тоже поступало недостаточно. Большевикам нужны были крупные суммы, чтобы укрепить свою позицию по отношению к другим фракциям за границей и в России. Большой финансовой удачей большевиков было приобретение шмидтовского состояния26. Николай Павлович Шмидт, племянник Саввы Морозова, русского текстильного магната, поддерживавшего большевиков, был арестован в 1906 г. за ту роль, которую играла его мебельная фабрика во время вооруженного восстания 1905 г. в Москве. В полиции его пытали и, в конце концов, как утверждает Крупская, «зарезали». Бертрам Д. Вульф предполагает, что Шмидт умер «от пыток, или покончил самоубийством», а затем принимает версию о самоубийстве. Леонард Шапиро тоже считает, что Шмидт покончил самоубийством27. Крупская пишет, что Шмидт завещал «свое имущество большевикам». Большевикам или партии? Если наследником Шмидта была партия, то деньги следовало разделить между меньшевиками, большевиками и прочими фракциями, а, поскольку партией в то время руководили меньшевики, большевикам досталось бы мало или вообще ничего.

Так как Шмидт умер, не оставив формального завещания, законными наследниками были две его сестры, которым и досталось все состояние. Тогда большевики пошли на смелую авантюру. Один большевик, действуя по указанию центра, женился на старшей сестре, чтобы приобрести таким образом средства для своего начальства. Однако новоприобретенное богатство, по-видимому, повлияло на его социальную сознательность, поскольку расстаться с ним он отказался. Угрозами его заставили отдать часть денег в кассу большевиков. Младшая сестра, Елизавета Павловна, еще не достигла совершеннолетия. Член большевистской группировки Виктор Таратута, опять-таки по заданию, стал ее любовником. Он устроил фиктивный брак между Елизаветой Шмидт и другим большевиком, товарищем Игнатьевым. На самом деле, пишет Крупская, «Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты»28. Отсюда следует, что фиктивный брак, о котором пишет Крупская, был еще и двоемужеством. Большая часть авторитетных источников называет, однако, Таратуту «любовником». Какова бы ни была этическая сторона вопроса, махинации увенчались успехом, и большевики, согласно Шапиро, который ссылается на книгу высокопоставленного коммуниста, вышедшую в Советском Союзе, получили 280000 рублей — огромную сумму для такой маленькой организации. Эта операция не могла быть проведена без участия Ленина, руководившего даже мелкими организационными делами.

Для приобретения добавочных средств большевики в 1907 г. устроили вооруженное нападение, в стиле дикого Запада, на посыльных Государственного банка, везших деньги по улицам Тифлиса в сопровождении конной охраны. Закулисным организатором ограбления был Иосиф Сталин. Добыча досталась сказочная, но большая ее часть была в пятисотрублевых банковских билетах, разменять которые было трудно, потому что их номера были известны иностранным банкам. Лучшие умы партии, в их числе будущий наркоминдел Максим Литвинов, были мобилизованы на преодоление связанных с этим трудностей, и часть билетов удалось разменять. Спустя несколько лет «оставшиеся пятисотки были сожжены»29.

Экспроприации сильно повредили репутации большевиков. Антиленинское большинство на «долгом пленуме» в январе 1910 г. проголосовало за примирение и единство, а конкретно за роспуск фракций и группировок. На этих невыполнимых условиях Ленин согласился передать деньги трем немецким попечителям — социал-демократам Карлу Каутскому, Францу Мерингу и Кларе Цеткин. Но так как в действительности фракции остались целы, деньги Ленин удержал. Когда попечители, совершенно заблудившись в лабиринте русской эмигрантской политики, предложили созвать мирную конференцию для объединения враждующих русских, Роза Люксембург, видная немецкая (первоначально, польская) левая социалистка, назвала мирную конференцию «дурацкой идеей» и добавила: «Разумеется, на такой конференции кучка драчунов, живущих за границей, будут состязаться в крикливости, стараясь привлечь внимание и благосклонность немецких попечителей, и ожидать чего-нибудь путного от этих петухов — чистейший самообман. Они настолько погружены в склоки и так ожесточены, что совещание только даст им возможность отвести душу во взаимных оскорблениях старого, старейшего и новейшего производства»30.

Совещание «единства» так и не было созвано. Тем не менее, на Ленина было оказано сильное давление со стороны русской партии и международного, в особенности немецкого, социалистического движения, представителям которого стало известно темное происхождение средств. В связи с этим в июне 1911 г. попечители потребовали, чтобы Ленин передал деньги им. Это требование Ленин частично удовлетворил31.

РСДРП оставалась в оппозиции к Ленину. В полном отвращении, он создал большевистскую конференцию в Праге, в январе 1912 г. На конференции присутствовало четырнадцать избранных Лениным делегатов с правом голоса (двое из них были тайными агентами царской полиции). После порядочной дискуссии — даже это маленькое совещание «избранных» обнаружило различия во мнениях — конференция провозгласила себя единственным представителем РСДРП и избрала новый ЦК партии. Конференция также предложила немецким попечителям вернуть переданные Лениным деньги. Все остальные русские социалисты, меньшевики, латыши, бундисты и внефракционная, центристская группировка Троцкого, издававшего в Вене газету «Правда», подняли шум по поводу ленинского переворота. Не внимая их жалобам, Ленин проследовал из Праги в Берлин, за деньгами. Август Бебель, вождь немецкой социал-демократической партии, принял его очень нелюбезно — «смотрел зверем», как сказал Ленин В. Адоратскому, жившему тогда в Берлине. «По поводу Каутского Владимир Ильич отзывался весьма непочтительно»,— пишет в своих воспоминаниях Адоратский (впоследствии один из редакторов Сочинений Ленина)32. Так зародилась ненависть Ленина к Каутскому. Уехав из Берлина, Ленин решил взыскать с Каутского деньги судом. Он письмом просил Адоратского найти адвоката. Дошло ли дело до суда, Адоратский не знает. Большая часть денег осталась у попечителей.

При подобном положении дел Ленин решился на важный ход. Он покинул Париж и поселился в Кракове (тогда Австро-Венгрия). «Почти Россия! — пишет он матери 1 июля 1912 г., извещая ее о переезде.— И евреи похожи на русских, и граница русская в восьми верстах… бабы босоногие в пестрых платьях — совсем как Россия». Осенью он сообщает сестре Анне: «Мы живем здесь лучше, чем в Париже,— отдыхают нервы, больше работы литературной,— меньше склоки. Надеюсь, легко будет и нам повидаться,— если не будет войны, в которую я мало верю». В ноябре 1912 г., в письме к сестре Марии, тоже жившей в Саратове, он упоминает о войне и пишет, что «вероятно, придется уехать в случае войны в Вену» (ему, очевидно, не приходило в голову, что может быть война между Австро-Венгрией и Россией и что ему как русскому подданному пришлось бы быть интернированным) или в Стокгольм33.

На фотографии34, сделанной в 1913 г. в Закопане, горном курорте в Галиции, сорокатрехлетний Ленин производит впечатление старика, вполне оправдывая свою кличку, которой он иногда подписывал письма к товарищам. До славы оставалось десять лет жизни.

Из Кракова и других мест Ленин регулярно писал матери, Анне Ильиничне и ее мужу Марку Елизарову, Марии Ильиничне (третья сестра Ленина, Ольга, курсистка, умерла в С.-Петербурге от брюшного тифа 8 мая 1891 г. Во время своей первой поездки в столицу, 5 октября 1893 г., Ленин написал матери о том, что побывал на могиле Ольги: «На Волковом кладбище был вскоре после приезда: там все в сохранности — и крест и венок») и Дмитрию Ильичу (Мите). Письма эти, краткие, банальные, написанные по родственному долгу, хоть и не лишенные теплоты, вполне заурядны и, с литературной точки зрения, не примечательны. Письмо Ленина от 21 декабря 1912 г. (по старому стилю), из Кракова, матери в Саратов дает хорошее представление о стиле и содержании многих других его писем:

«Дорогая мамочка! Получил сегодня твое и Анютино письмо. Большое мерси. Поздравляю всех вас с праздниками! Желаю веселее встретить их и быть здоровыми и бодрыми! Сегодня получил еще открытку от Маняши с видом Вологды реки. Городишко, по открытке судя, ничего себе… (Мария была сослана в Вологодскую губернию.— Л. Ф). Пишет, что устраивается недурно. Если Митя у вас, ему большущий привет. Марку тоже. Надеюсь, он здоров уже? А Анюта пишет все еще плохо! Вот беда то с пальцем. А у нас все здоровы. Собираемся больше праздновать русские праздники (т. е. Рождество— Л. Ф.), чем здешние. Крепко обнимаю тебя и желаю всего лучшего. Твой В. Ул.»35.

В следующем письме к матери, с припиской к Анне, он благодарит за большую посылку со «сластями», пришедшую из Саратова в феврале 1913 г. «Вот теперь мы новый год еще раз будем праздновать… У нас чудесная зимняя погода без снега. Я купил коньки и катаюсь с большим увлечением: Симбирск вспоминаю и Сибирь. За границей никогда не катался. Крепко обнимаю тебя, моя дорогая, и шлю большущий привет Анюте. Е. В. (мать Крупской.— Л. Ф) и Надя тоже. Твой В. Ул.».

Ленин был здоров и в хорошем настроении. С Крупской дело обстояло хуже. 3 мая 1913 г. она пишет матери Ленина из Кракова, перед самым отъездом в Поронин, деревню в окрестностях Закопане, о своей болезни: «Я на инвалидном положении и очень быстро устаю. Ходила я электризоваться целый месяц, шея не сделалась меньше, но глаза стали нормальнее и сердце меньше бьется. Тут в клинике нервных болезней лечение ничего не стоит, а доктора очень внимательны… Мне уж хочется поскорее перебраться в деревню. Хотя живем мы на краю города, против окон огород и третьего дня даже соловей пел, но все же город, ребята орут, солдаты ездят взад, вперед, телеги». Десять дней спустя Ленин извещает мать о том, что у Крупской базедова болезнь, «которая меня немало тревожит…» «Деревня,— добавляет он,— типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети… Надеюсь все же, что при спокойствии и горном воздухе Надя поправится! Жизнь мы здесь повели деревенскую — рано вставать и чуть не с петухами ложиться. Дорога каждый день на почту да на вокзал».

Крупская лечилась электричеством и принимала препараты железа, но болезнь ее не проходила. Ленин написал брату Дмитрию, врачу, прося совета. Тот, вынося диагноз издалека, ответил, что не считает операцию необходимой. Но окружающие беспрестанно говорили Ленину, что жена его может ослепнуть или должна будет провести год или полтора в постели без движения. Сообщая об этом матери Ленина, Крупская настаивает, что она вовсе не так серьезно больна и поправится летом. К этому письму Крупской, датированному 25 мая 1913 г., Ленин приписал три строчки: «Дорогая мамочка! Крепко обнимаю тебя и шлю всем привет. Мите большое спасибо за письма. Надю уговариваю ехать в Берн. Не хочет. Но теперь она немного поправляется. Твой В. У.».

В Берне жил профессор Теодор Кохер, швейцарский хирург, специалист по базедовой болезни. Болезнь эта вызывается повышенной функцией щитовидной железы и сопровождается развитием пучеглазия и зоба, вызываемого разрастанием щитовидной железы и шеи, капризным аппетитом, крайней нервностью, пальпитациями и большой потерей энергии. В июне Ленину удалось убедить Крупскую пойти на операцию, и они поехали в Берн. Операция продолжалась «около трех часов — без наркоза», пишет Ленин матери 26 июня. «Пока я была в госпитале»,— отмечает Крупская в своих воспоминаниях, Ленин выступал в Цюрихе, Женеве, Лозанне и Берне с докладами о проблеме национальных меньшинств, которой тогда усиленно занимался. Затем супруги вернулись в Поронин. Зобом Крупская продолжала страдать и позже.

* * *

16 июня 1875 г., через пять лет после того, как в Симбирске, на Волге, родился Ленин, в Париже, на берегах Сены, родилась девочка. Отец ее, Теодор Стефан, был известным французским оперным певцом; мать, Натали, полуфранцуженка, полушотландка, тоже была актрисой. Младенцу дали имя Инесса-Елизавета. Теодор рано умер, оставив вдову с тремя девочками без средств. Тетка, преподавательница музыки и французского языка, взяла Инессу с бабушкой в Москву. Там она получила образование. В семнадцать лет Инесса сдала экзамен на звание домашней учительницы, а в восемнадцать вышла замуж за Александра Евгеньевича Арманда, отцу которого принадлежала крупная (1200 рабочих) шерстоткацкая и красильноотделочная фабрика в деревне Пушкино, к северу от Москвы. Арманды были обрусевшие французы, принявшие православие. «Выпись» из метрической книги «Николаевской села Пушкина церкви» за 3 октября 1893 г. свидетельствует о браке «Московской 1-й гильдии купеческого сына Александра Евгеньева Арманда, православного вероисповедания…— с французской гражданкой, девицей, дочерью артиста Инессой -Елизаветой Федоровой Стефан, англиканского вероисповедания». Выпись эта сохранилась в замечательных русских архивах и теперь находится в Институте Маркса- Ленина в Москве.

Эти и прочие хорошо документированные факты содержатся в книге Павла Подлящука «Товарищ Инесса»36. Автор биографии не только провел большую работу в архивах, но и разговаривал с тремя ныне здравствующими детьми Инессы, у которых теперь есть уже внуки. Книга содержит также фотографии Инессы. В двадцать лет она была настоящей французской красавицей: тонкое, овальное лицо, волнистые волосы, умный лоб, широко поставленные и широко раскрытые глаза, изящно изогнутые брови, сильный нос, чувственный рот и округлый подбородок, говорящий о страсти и решительности.

Арманды принадлежали к высшему слою московских промышленников, вместе с Морозовыми, Рябушинскими и Гучковыми. Молодой муж Инессы — Александр Евгеньевич, занимался благотворительностью и был гласным Московского губернского земского собрания. Он основал сельскую школу, где преподавала Инесса.

В юности Инесса была очень религиозна и очень мятежна. Прочитав в возрасте 15 лет «Войну и мир», она внутренне возмутилась против удела Наташи — самки, производящей на свет детей. Но через пять лет после свадьбы она сама уже была матерью троих — двух дочерей и одного сына. В том же 1898 году, отдыхая в Крыму, Инесса прочла книгу Петра Лаврова, ведущего идеолога народников. «Я давно не читала книги, которая бы так вполне соответствовала моим взглядам»,— пишет она семье. В 1901 г. у Инессы родилась еще одна дочь, а в 1903 г., в Швейцарии,— сын. Невдалеке от Женевского озера Инесса прочла «Развитие капитализма в России» Ленина.

Тяга к сочинениям такого сорта отражала внутреннюю бурю. В 1903 г. она ушла от мужа, по соглашению, к его младшему брату Владимиру, взяв с собою пятерых детей. Все еще не угомонившись, она откликается на события 1905 г.— 7 февраля ее арестуют. При обыске найден револьвер системы Браунинг и патроны к нему, а также издания партии социалистов-революционеров и социал-демократов. Несмотря на это, 3 июня 1905 г. ее освобождают из-под стражи. На свободе она начинает заниматься активной революционной пропагандой среди женщин. Фотография, снятая в 1908 г. в Мезени, Архангельской губернии, показывает Инессу в длинном платье, с руками, сложенными на коленях, и толстыми русыми косами, кокетливо переброшенными на грудь. Вокруг и позади нее пятеро молодых людей в залихватских позах: один — в галстуке, белом воротничке и черной шляпе набекрень, другой — по-наполеоновски заложив руку за борт пиджака. Все пятеро смахивают скорее на заправских ухажеров, чем на ссыльных революционеров… Владимир, любовник Инессы, последовал за ней в ссылку. Александр, оставшийся законным мужем, заботился о детях и посылал деньги ей и Владимиру. Когда Владимир заразился туберкулезом и уехал в Швейцарию, Инесса бежала из России к нему. Он умер через две недели после ее приезда. В 1909 г. Инесса оказалась в Брюсселе. В 1910 г. она поступила студенткой в Сорбонну в Париже. Ленин познакомился с ней в том же году. Ему было сорок, ей тридцать пять. Она была сильной, смелой, зрелой женщиной, неукротимой мятежницей. Лицо ее на большом фотографическом портрете в книге Подлящука носит отпечаток разочарования, печали, покорности, но вместе с тем и пылкости, убежденности, пытливости. Она была очень привлекательна. Ленин почувствовал это. Она стала часто бывать в квартире Ленина в Париже. В 1921 г. современник вспоминал: «Как сейчас вижу ее, выходящую от наших Ильичей. Ее темперамент мне тогда бросился в глаза… Казалось, жизни в этом человеке неисчерпаемый источник. Это был горящий костер революции, и красные перья на ее шляпе являлись как бы языками этого пламени».

Инесса стала другом семьи Ленина. В воспоминаниях Крупской она упоминается часто: Инесса читала лекции по политэкономии в большевистской школе под Парижем; к похоронам Лафаргов «Владимир Ильич написал речь, Инесса ее перевела»; в 1912 г. «у нашей парижской публики была сильная тяга в Россию: собиралась туда Инесса, Сафаров и др. Мы пока перебирались только поближе к России» — в Краков. «Инесса заезжала к нам в Краков, когда мы жили еще в Звежинце. Два дня прожила у нас… обсудили они с Ильичем весь план работы», которую Инесса должна была вести в С.-Петербурге. «В середине конференции (в Поронине, в сентябре 1913 г.) приехала Инесса Арманд. Арестованная в сентябре 1912 г., Инесса сидела в очень трудных условиях, порядком подорвавших ее здоровье,— у ней были признаки туберкулеза,— но энергии у ней не убавилось», «…мы все, вся наша краковская группа, очень сблизилась с Инессой Арманд. В ней много было какой-то жизнерадостности и горячности… Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса… мы рады были Инессе… каким-то теплом веяло от ее рассказов. Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять… Инесса была хорошей музыкантшей, сагитировала сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла многие вещи Бетховена. Ильич особенно любил Sonate Pathetique, просил ее постоянно играть… Не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою энергию, которой у ней было в этот период особенно много. Решила она объехать сначала наши заграничные группы, прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже… В январе 1914 г. приехал в Краков Малиновский, и они вместе с Владимиром Ильичем поехали в Париж». Ленин вернулся в Поронин примерно месяц спустя.

Тридцать пятый том «Сочинений» Ленина содержит избранные его письма и телеграммы за период с 1912 по 1922 г., включая два письма Инессе, написанных в 1913 г., четыре — в 1914, два — в 1915, шесть — в 1916 и девять — в первые три месяца 1917 г., перед возвращением в Россию37. Ни одно из этих писем не содержит признания в любви или чего бы то ни было в таком роде. Но в двух письмах за 1913 г. и в первом из писем 1914 г. Ленин обращается к Инессе на ты; во втором письме за 1914 г. проскальзывает одно «вы». В третьем письме, написанном в 1914 г., нет местоимений второго лица, в четвертом все время употребляется «ты». В последующих письмах «ты» исчезает. Ленин переходит на вы. Ни в одном из опубликованных писем Ленина он ни к кому, за исключением ближайших членов семьи, не обращается на ты. В течение многих лет он был в близких отношениях со многими товарищами, мужчинами и женщинами, но никогда не переходил на ты. Инесса была единственным исключением. Почему Ленин со временем вернулся к формальному «вы», можно только догадываться. Это было после начала Мировой войны. Возросшая осторожность со стороны Ленина? Советские редакторы 35-го тома, в котором содержатся письма Ленина к Инессе, в некоторых письмах опускают обращение, в других — концовку, в третьих — и обращение, и концовку, и подпись, хотя таковые, несомненно, присутствовали в оригинале. Такая обработка писем не обычна даже для коммунистических цензоров. Таким образом, неизвестно, что еще могло быть опущено в начале и в конце писем. В самом деле, никто, кроме хранителей московских архивов, не может сказать, все ли письма Ленина к Инессе опубликованы. Напечатанные письма, во всяком случае, показывают большую внимательность и, хоть и слабо выраженную, но Ленину вообще совсем не свойственную игривость. Обычно он начинал все письма обращением: «Дорогой друг!» В одном письме он обращается к Инессе: «Мой дорогой друг!», в другом по-английски: «Dear Friend». В конце письма Ленин обычно писал: «Крепко жму руку, В. И.» или «В. У.». В одном из писем к Инессе Ленин пишет: «Крепко, крепко жму руку. Ваш Ленин». Другое он кончает английскими словами: «Friendly shake hands, W. I.». Сами письма к Инессе были на русском языке; все, за единственным исключением, отменно длинные, серьезные, на политические темы. Они должны были бы польстить ей значительностью возлагаемых на нее задач, важностью мыслей, которыми Ленин с нею делился, вниманием, с которым он относился к ее работе и предложениям. В декабре 1913 г., когда он был в Кракове, она представляла его в Париже. Полемизируя с меньшевиками и с теми из большевиков, которые, начиная примерно с 1911 г., призывали к ликвидации тайной «подпольной» партийной работы и к созданию массовой легальной рабочей партии (Ленин называл их ликвидаторами), он восклицает в письме к Инессе: «Комики! Гонятся за словом, не вдумываясь, как дьявольски сложна и хитра жизнь, дающая совсем новые формы… Люди большею частью (99% из буржуазии, 98% из ликвидаторов, около 60—70% из большевиков) не умеют думать, а только заучивают слова. Заучили слово «подполье»… А как надо изменить его формы (т. е. методы подпольной работы.— Л. Ф) в новой обстановке, как для этого заново учиться и думать надо, этого мы не понимаем… Очень интересуюсь, сумеешь ли ты это втолковать публике. Пиши подробнее…»

Опять-таки Инессе Ленин из Кракова поручает принять меры против «этого паршивого, поганого националистического мещанина, который под флагом марксизма проповедует разделение рабочих по национальности, особую национальную организацию украинских рабочих. Ты поймешь, почему мне неудобно от себя посылать такой проект». Ленин был великоросс, и, если б он обрушился на украинца, это смахивало бы на шовинизм. Поэтому он просит Инессу подыскать украинца, который подал бы проект от своего имени. «Перепиши мой проект (я на все изменения согласен), конечно, лишь бы остался протест прямой против деления по нациям… Это надо сделать тактично, быстро, против Юркевича и без его ведома, ибо сей жулик будет гадить».

В июне 1914 г. Инесса с детьми поселилась в Фиуме. Оттуда она послала Ленину в Поронин роман украинского писателя Винниченко. Ленин прочел роман и отвечает: «Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольше всяких ужасов, собрать воедино и «порок» и «сифилис» и романическое злодейство с вымогательством денег за тайну (и с превращением сестры обираемого субъекта в любовницы) и суд над доктором! Все это с истериками, с вывертами, с претензиями на «свою» теорию организации проституток…

В «Речи» про роман сказано, что подражание Достоевскому и что есть хорошее. Подражание есть, по- моему, и архискверное подражание архискверному Достоевскому. По одиночке бывает, конечно, в жизни все то из «ужасов», что описывает Винниченко. Но соединить их все вместе и таким образом — значит, малевать ужасы, пужать и свое воображение и читателя, «забивать» себя и его.

Мне пришлось однажды провести ночь с больным (белой горячкой) товарищем — и однажды «уговаривать» товарища, покушавшегося на самоубийство (после покушения) и впоследствии, через несколько лет кончившего-таки самоубийством. Оба воспоминания — а 1а Винниченко. Но в обоих случаях, это были маленькие кусочки жизни обоих товарищей. А этот претенциозный махровый дурак Винниченко, любующийся собой, сделал отсюда коллекцию сплошь ужасов — своего рода «на два пенса ужасов» Бррр… Муть, ерунда, досадно, что тратил время на чтение». Так кончается это письмо. Оно не было написано человеком равнодушным к своему корреспонденту. Иногда Ленин с такою же тщательностью писал Горькому. (Упоминаемый самоубийца был Федосеев, отбывавший ссылку в той же сибирской деревне, что и Ленин. «Нет, уж лучше не желай мне товарищей в Шушу из интеллигентов»,— писал Ленин сестре Анне 24 января 1898 г. по поводу этого инцидента.)

Русская социалистическая конференция «единства» была созвана в Брюсселе в июле 1914 г. Ленин не мог приехать из Галиции. «Я уверен,— пишет он Инессе,— что ты из числа тех людей, кои развиваются, крепнут, становятся сильнее, когда они одни на ответственном посту,— и посему упорно не верю пессимистам, т. е. говорящим, что ты… едва ли… Вздор и вздор! Не верю! Превосходно сладишь!»

По поводу линии, которой Инессе следовало держаться, Ленин пишет: «Гвоздь, по-моему, доказать, что только мы (большевики.— Л. Ф) партия… Мы исключили в январе 1912 г. группу ликвидаторов из партии. Результат? Создали ли они лучшую партию? Никакой. Либо принимайте наши условия, либо никакого rapprochement, не говоря уж об unite!!» В этом квинтэссенция Ленина: сосуществование на его условиях.

Позже Инесса послала Ленину набросок брошюры о правах женщины, которую она хотела написать. Он подверг программу Инессы критике в письме от 17 января 1915 г., из Берна, советуя отказаться от «требования (женского) свободы любви». «Это выходит… не пролетарское, а буржуазное требование». «Свобода любви» весьма туманное требование, утверждает Ленин. Читатель может понять его как «свободу от серьезного в любви», «свободу от деторождения» «свободу адюльтера». Это Ленин называет «буржуазной свободой любви». Последнее предложение в письме гласит: «Дело не в том, что Вы субъективно «хотите понимать» под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви».

В Берне Ленин вернулся к тому же вопросу ровно неделю спустя после того, как Инесса попробовала отстоять свой взгляд от ленинской критики. «Хорошо,— пишет он,— рассмотрим дело еще раз». Уже сформулировав три буржуазных толкования свободы любви, Ленин теперь останавливается на пролетарских требованиях: свобода от финансовых расчетов, от материальных забот, от религиозных предрассудков и т. д. В своем письме Инесса настаивала на том, что «даже мимолетная страсть и связь… поэтичнее и чище», чем «поцелуи без любви» супругов. «Согласен,— отвечает Ленин.— Но Вы противопоставляете «мимолетную» (почему мимолетную?) «страсть» (почему не любовь?) — выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолетные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно… не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский… пошлый и грязный брак без любви — пролетарскому гражданскому браку с любовью (с добавлением, если уж непременно хотите, что и мимолетная связь- страсть может быть грязная, может быть и чистая)». На самом деле, Ленин предпочел бы нечто совсем иное: «Право же, мне вовсе не полемики хочется. Я бы охотно отбросил это свое письмо и отложил дело до беседы». Инесса тогда жила в Сёренборге, кантон Люцерн, примерно в двух часах от Берна. Неизвестно, имела ли беседа место. (С июня по сентябрь 1915 г. Ленин и Крупская проживали в Сёренберге.)

Исходя от Ленина-консерватора, заявление о том, что он «бы охотно отбросил письмо и отложил дело до беседы», кажется весьма многозначительным, довольно импульсивным, вольным. В вопросе об отношениях между мужчинами и женщинами Ленин был сдержанным викторианцем XIX века. Он оставил этот отпечаток на Советской России. Действительно, он был во многих отношениях и в большинстве своих идей сыном девятнадцатого века. сделал его радикалом в политике, но политический радикализм часто уживается с личным консерватизмом. Свои страсти Ленин тратил на политическую деятельность; на любовь, очевидно, оставалось не много. Крупская, в особенности после того, как заболела, но и до этого, вряд ли могла возбудить романтические чувства. Он и она жили вместе, как два товарища. Тут появилась Инесса, привлекательная, интересная, русская француженка, разделявшая идеи Ленина, работавшая для него, близкая. Нет сомнений в том, что она была светочем в его жизни; об этом свидетельствуют воспоминания Крупской и письма самого Ленина.

У Ленина было мало друзей, если вообще были, но много товарищей. Политика часто мешала дружбе. В письме к Горькому от 10 января 1913 г. Ленин пишет по поводу философских разногласий с Богдановым, Базаровым и Луначарским: «Поняли ли они, что марксизм штука посерьезнее, поглубже, чем им казалось, что нельзя над ней глумиться, как делывал Алексинский, или третировать ее как мертвую вещь, как делали остальные? Ежели поняли,— тысячу им приветов, и все личное (неизбежно внесенное острой борьбой) пойдет в минуту насмарку. Ну, а ежели не поняли, не научились, тогда не взыщите: дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем не щадя живота». В конце 1916 г. Инесса стала выказывать признаки «оборончества». В глазах Ленина это был смертный грех. В декабре 1916 г. он пишет ей: «Насчет защиты отечества. Мне было бы архинеприятно, если бы мы разошлись. Попробуем еще раз спеваться». Так и сделали. Инесса уступила.

В апрельском номере политического ежемесячника «Preuves» за 1952 г. Марсель Боди опубликовал статью под заглавием «Александра Коллонтай». Коллонтай была видной русской большевичкой, Ленин много переписывался с нею до революции. Она вошла в первый кабинет Ленина как народный комиссар по делам общественного призрения. В 1923 г. ее назначили полпредом в Норвегию. Марсель И. Боди служил в советском представительстве первым секретарем и почти ежедневно встречался с Коллонтай. Его статья в «Preuves» представляет собою воспоминания о Коллонтай. Она и Боди часто вместе гуляли в окрестностях Осло. Однажды речь между ними зашла о ранней смерти Ленина. «Он не мог пережить Инессу Арманд,— сказала Коллонтай.— Смерть Инессы ускорила его болезнь, ставшую роковой».

«Инессы?» — воскликнул Боди, никогда прежде не слыхавший этого имени.

«Да,— подтвердила Коллонтай,— в 1921 г., когда тело ее привезли с Кавказа, где она умерла от тифа, и мы шли за ее гробом, Ленина невозможно было узнать. Он шел с закрытыми глазами, и казалось — вот-вот упадет».

Коллонтай добавила, что и в Париже и вообще Крупская была «аи courant». Она знала, что Ленин «был очень привязан к Инессе, и не раз выражала намерение уйти. Ленин удержал ее». Крупская осталась бы с Лениным по тем же причинам, что и многие другие жены в подобных обстоятельствах, но, кроме того, он был не только ее мужем, может быть и не в первую очередь мужем, а политическим руководителем, и она жертвовала собой ради его потребностей, даже если одной из потребностей была Инесса. Остаться с Лениным значило служить коммунистическому движению, ее сильнейшей страсти. Жены часто подчиняют свою личную жизнь карьерам даже менее значительных людей. В конце концов, Ленин попросил ее не уходить. Но если бы он попросил ее уйти, она ушла бы, не вымолвив ни слова в его присутствии, не проронив ни слезы — партийная дисциплина.

Анжелика Балабанова, в то время бывшая секретарем Третьего Интернационала, в своей книжке воспоминаний также оставила описание Ленина на похоронах Инессы. «Не только лицо Ленина, но и весь его облик выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему. Было ясно, что он хотел побыть наедине со своим горем. Он казался меньше ростом; лицо его было прикрыто кепкой, глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах. Всякий раз, как движение толпы напирало на нашу группу, он не оказывал никакого сопротивления толчкам, как будто был благодарен за то, что мог вплотную приблизиться ко гробу».

Инесса умерла 24 сентября 1920 г. в Нальчике, горном курорте в Кабардино-Балкарской области на Северном Кавказе, куда она поехала для поправки здоровья. Она похоронена в кремлевской стене, недалеко от Джона Рида и по соседству с могилами Жданова, Фрунзе, Свердлова, Дзержинского и Сталина. Инесса не была столь значительной фигурой, но Ленин, как видно, придавал ей очень большое значение. Могила ее теперь в тени его мавзолея.

* * *

В письме, адресованном Горькому, от 24 марта 1908 г. из Женевы, Ленин добавляет постскриптум: «Прилагаю важное сообщение о шпике у Вас» (т. е. на Капри). Царская тайная полиция, разумеется, интересовалась революционным окружением писателя. Ленин, сам бывший всегда начеку, предостерегал Горького.

«Весной 1911 г. наконец удалось устроить под Парижем свою партийную школу»,— пишет в своих воспоминаниях Крупская. В это время уже существовала партийная школа «отзовистов» в Болонье, где читали лекции меньшевики Плеханов и Дан, и махистская школа на Капри. Это с ними должна была соперничать «своя партийная школа», набирая в слушатели рабочих из России. Одним из слушателей был приехавший из Киева Роман Малиновский. «Он ничем не выдавался, кроме своего прекрасного голоса»,— пишет Крупская. Рабочий-металлист по профессии, он быль активным профсоюзным работником. Ленин стремился расположить в свою пользу этот новый тип профессионального революционера.

Малиновский быстро продвигался по партийной линии — рядовых членов партии было мало. Ленин послал его в числе двенадцати делегатов на Пражскую конференцию в 1912 г. (на этой конференции, как уже упоминалось выше, большевики узурпировали руководство РСДРП и сделали объединение невозможным навсегда). На Пражской конференции Роман Малиновский был избран в большевистское ЦК, состоявшее из семи членов, завоевав, таким образом, весьма влиятельное положение. В 1912 г. большевикам удалось послать его, среди шести своих депутатов, в Государственную Думу.

В декабре 1912 г. Ленин созвал большевистских депутатов Думы в Краков на совещание. «Первым приехал Малиновский… Малиновский производил впечатление очень развитого, влиятельного рабочего»,— вспоминала Крупская. «Малиновский, Петровский и Бадаев шлют Вам горячий привет и лучшие пожелания. Парни хорошие, особенно первый… Краковская база оказалась полезной»,— пишет Ленин Горькому 1 января 1913 г. Малиновский часто наезжал в Краков и останавливался в доме Ленина. В 1914 г. Ленин и Малиновский вместе поехали из Кракова в Париж и Брюссель на съезд социал-демократии Латышского края. «В Париже Малиновский сделал очень удачный — по словам Ильича — доклад о работе думской фракции»,— вспоминает Крупская.

8 мая 1914 г. Малиновский отказался от депутатского места в Думе и уехал в Германию, не заезжая в Краков. Тут обнаружилось, что он с самого начала своей партийной деятельности был агентом царской охраны и информировал тайную полицию обо всем, происходившем в большевистской фракции Ленина. Малиновский всегда был на стороне крайних мер, разрыва с меньшевиками и ликвидаторами. Ленину нравился такой образ мыслей, а поэтому и Малиновский. Нравилось это и царской полиции. Раскол ослаблял революционное движение. Малиновский донес на десятки большевиков, меньшевиков и прочих, высказывавшихся против раскола, и они были арестованы.

Ленина неоднократно предупреждали о том, что Малиновский — шпион. Среди предупреждавших был и приехавший в Краков Николай Бухарин. Ленин отказывался слушать. Крупская подтверждает, что «Владимир Ильич считал совершенно невероятным, чтобы Малиновский был провокатором. Раз только у него мелькнуло сомнение. Помню как-то в Поронине, когда мы возвращались от Зиновьевых и говорили о ползущих слухах, Ильич вдруг остановился на мостике и сказал: «А вдруг правда?» И лицо его было полно тревоги. «Ну что ты»,— ответила я. И Ильич успокоился, принялся ругательски ругать меньшевиков за то, что те никакими средствами не брезгуют в борьбе с большевиками. Больше у него не было никаких колебаний в этом вопросе».

После свержения царя временное правительство, а затем и советское правительство, вскрыло архивы Охраны, провело опросы и установило на основании многочисленных и неопровержимых данных, что Малиновский был хорошо оплачиваемым секретным агентом полиции в большевистском руководстве. Как-то, уже став главою советского правительства, Ленин с недоумением сказал Горькому: «А вот негодяя Малиновского не мог раскусить. Очень темное это дело, Малиновский…»38

Дело было и впрямь темное: в 1918 г. Малиновский, живший в Европе на обильные отступные, полученные от Охраны после своего провала, добровольно вернулся в Россию и сдался большевикам. Он был предан суду и расстрелян.

Зачем он вернулся? Царские полицейские архивы были уже вскрыты, и он был официально заклеймен как провокатор.

Георгий Гапон, православный священник, организовавший мирную религиозную демонстрацию питерских рабочих, расстрелянную в день Кровавого воскресенья 9 января 1905 г., работал по заданию царского правительства. К нему обратились за помощью в деле организации правительственных профсоюзов, которые полиция хотела противопоставить подлинным профсоюзам. Этот план, разработанный во всероссийском масштабе полицейским офицером С. В. Зубатовым, противники называли «полицейским социализмом» и «зубатовщиной». Но г. Гапон был потрясен Кровавым воскресеньем. Ленин цитирует его слова: «У нас нет больше царя. Река крови отделяет царя от народа. Да здравствует борьба за свободу!»39 Ленин верил рассказам о связи Гапона с полицией, но добавлял, что «нельзя… безусловно исключить мысль, что поп Гапон мог быть искренним христианским социалистом, что именно кровавое воскресенье толкнуло его на вполне революционный путь»40. Ленин принимал во внимание мнение скептиков, сомневавшихся в надежности Гапона, но сам считал, что «это могли решить… только факты, факты и факты. И факты решили этот вопрос в пользу Гапона»41. Несколько недель спустя Ленин писал: «Пролетариат порвал рамки полицейской зубатовщины, и вся масса членов легального рабочего общества, основанного для борьбы с революцией, пошла вместе с Гапоном по революционному пути»42.

Вскоре после Кровавого воскресенья, Гапон покинул Россию и объявил, что поддерживает Российскую социал-демократическую рабочую партию. Он несколько раз беседовал с Лениным в Женеве. «На меня он произвел впечатление человека безусловно преданного революции, инициативного и умного, хотя, к сожалению, без выдержанного революционного миросозерцания»,— заявил Ленин в своей речи от 23 апреля 1905 г.43 Совещался Гапон также с Плехановым и с социалистами-революционерами. 2 апреля 1905 г. он созвал в Женеве конференцию живших в эмиграции представителей восемнадцати русских революционных партий с целью создать единый фронт для восстания. Ленин принимал участие в конференции. Впоследствии Гапон вернулся в Россию. Тогда революционеры обвинили его в том, что он возобновил свои прежние связи с царской полицией, и партия эсеров приговорила его к смерти как предателя. В апреле 1906 года приговор был приведен в исполнение: Гапон был повешен террористами под руководством Пинхаса Рутенберга, ставшего позже в Америке видным сионистом и работавшего в Палестине инженером-гидравликом. Вспомнил ли Малиновский о Гапоне, когда возвращался добровольно в Советскую Россию? Высокое мнение Ленина о Гапоне было известно Малиновскому. Когда слухи о провокаторстве Малиновского расследовались в ставке большевиков, «совершенно выбитый из колеи, растерянный Малиновский околачивался в Поронине», вспоминает Крупская. Признался ли Малиновский Ленину? Он совершил изнасилование или какое-то другое преступление в юности, и полиция завербовала его в агенты, пользуясь этим для шантажа. Малиновский, однако, мог сказать в свое оправдание, что революция толкнула его на путь истинный, как толкнула она, по словам Ленина, Гапона. Знакомство с Лениным и другими большевиками могло превратить его в честного революционера. Ленин, столь убежденный во всепобеждающей мощи революции, мог бы кивнуть ему головой в знак понимания.

Ленин не обвинял Малиновского. Пытался ли Малиновский, возвращаясь в Россию в 1918 г., отдаться на милость Ленина, броситься к его ногам? Во время Первой мировой войны Малиновский был интернирован в Германии как подданный враждебной страны. Несмотря на то, что Ленин и Крупская прекрасно знали о выходе Малиновского из партии и из Гос. Думы, они посылали ему продукты, одежду и революционную литературу для раздачи среди заключенных. Это ли побудило Малиновского ожидать дружелюбного отношения со стороны председателя Совета народных комиссаров Ленина? На суде Малиновский заявил, что Ленину должна быть известна его связь с полицией, и попросил очной ставки. Большевистский вождь от очной ставки уклонился.

* * *

Кишевшая шпионами, раздираемая фракционной борьбой, большевистская партия была надломленной тростинкой. Сидя в Кракове, Ленин неоднократно пытался «выпрямить» линию с.-петербургской «Правды». «Правда» то подавалась в сторону Ленина, то отходила на позиции легальности и единения с другими социалистическими группами. Но ряды социалистов оставались раздробленными.

В состоянии такого разброда революционные силы встретили Первую мировую войну, величайшее потрясение русской истории.

Царская монархия была в упадке, а класс помещиков тормозил прогресс. Тем не менее, в России замечались достижения. Промышленность, благодаря иностранным капиталовложениям, развивалась внушительными темпами. Столыпинская земельная реформа 1906 г., если бы она была завершена по всей стране (а для этого требовалось поколение), создала бы стабилизирующий общество класс зажиточных хуторян, более продуктивных, чем технически плохо снаряженные крестьяне, и более целеустремленных, чем поместные обломовы. Экономический подъем, и реальный и потенциальный, плюс суровые меры умиротворения, предпринятые режимом после революции 1905 г., опустошили ряды революционеров. В статье от 12 декабря 1914 г. Ленин упомянул о росте русского капитализма и признал, что революционности в массах «теперь мало, но она уже существует»44. В книге Леонарда Шапиро «Коммунистическая партия Советского Союза» указывается, на основании советского источника, что в 1905 г. в РСДРП было 8400 членов. В последовавшие годы число членов уменьшилось: сказывались разочарование, разброд и репрессии.

Война принесла Ленину новые надежды. Он хотел поражения своей страны. «Для нас, русских, с точки зрения трудящихся масс и рабочего класса России — писал Ленин 17 октября 1914 г.,— не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас — поражение царизма в данной войне. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма»45.

Десятилетием раньше Ленин надеялся, что Россия проиграет войну «прогрессивной» Японии. Теперь он предпочитал царю Германию. В обоих случаях он считал военный крах необходимым предисловием к революции. Сами по себе, революционеры были неспособны свергнуть монархию, ибо, как говорил Ленин, «Россия — самая отсталая страна, в которой социалистическая революция невозможна»46. Царское государство должно было сначала быть ослаблено извне — внешними врагами. Здесь опять ленинская теория «искры». В данном случае, русскую революцию против самодержавия должен был зажечь не европейский пролетариат, а европейский самодержец.

Исход войны интересовал Ленина только постольку, поскольку он мог привести к революции. Он писал: «Война идет из-за дележа колоний и грабежа чужих земель; воры дерутся — и ссылаться на то, что в данную минуту терпит поражение такой-то вор, для изображения интересов воров интересами народа или отечества, есть бессовестная буржуазная ложь»47.

Тем не менее, Ленин отказывался выступить за мир. Марксисты, писал Ленин, понимают «невозможность уничтожить войны без уничтожения классов и создания социализма». Конечно, «в истории неоднократно бывали войны, которые, несмотря на все ужасы, зверства, бедствия и мучения, неизбежно связанные со всякой войной, были прогрессивны, т. е. приносили пользу развитию человечества»48. Война, начатая в 1914 г., прогрессивной не была. И все-таки, пишет Ленин, «лозунг мира, по-моему, неправилен в данный момент. Это — обывательский, поповский лозунг. Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война».

Чтобы способствовать гражданской войне, Ленин призывал к братанию на фронте, к созданию новых подпольных организаций, к революционным забастовкам. Он понимал, что необходимо было развернуть широкую пропаганду в пользу гражданской войны, ибо в России большинство зажиточного и среднего крестьянства, а также значительная часть бедняков были явно под влиянием буржуазного империализма. Царская армия состояла по преимуществу из крестьян. Агитация должна была быть направлена против национального патриотизма или «шовинизма». Пока националистические и оборонческие настроения были живы в тылу и на фронте, о гражданской войне не могло быть речи. Поэтому Ленин взял в своей полемике на прицел национализм, отождествляя войну с «ужасами современного «патриотического» варварства»49.

Патриотизм был ни к чему рабочим. Основная истина социализма была изложена еще в Коммунистическом Манифесте «Рабочие не имеют отечества»50.

Каждый день рабочие в окопах доказывали свое желание сражаться и умирать за отечество. Ленин повторял свои цитаты. 4 августа 1914 г. социалисты в германском парламенте заявили: «В час опасности мы не оставим отечество беззащитным»,— и в большинстве проголосовали за военные кредиты для кайзера. Ленин назвал это крахом «оппортунистического» Второго Интернационала. Без колебаний он продолжал настаивать на том, что «рабочие массы через все препятствия создадут новый Интернационал»51. Ибо «чем больше будет жертв войны, тем яснее будет для рабочих масс измена рабочему делу со стороны оппортунистов и необходимость обратить оружие против правительств и буржуазии каждой страны»52.

Ленин, очевидно, понял, что поднял вопросы, на которые русским, в первую очередь, требовался ответ. Был ли он равнодушен к свой родине?

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? — риторически спрашивает Ленин — Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину…» Правда, Россию «справедливо называют тюрьмой народов». Более ста национальных меньшинств притеснялось великороссами в границах империи. «Мы полны чувства национальной гордости, именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое (когда помещики дворяне вели на войну мужиков, чтобы душить свободу Венгрии, Польши, Персии, Китая) и свое рабское настоящее, когда те же помещики, споспешествуемые капиталистами, ведут нас на войну, чтобы душить Польшу и Украину…» Ленин призывает русских сбросить ярмо: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. «защитой отечества» великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам»53.

В своем кругу Ленин нашел сторонников политики пораженчества. Эрудиция, внутренняя напряженность и фанатизм Ленина часто гипнотизировали окружающих. Суровый образ жизни, целеустремленность и сокрушительная полемическая мощь поднимали ему авторитет. Веселый огонек в его раскосых глазах, простота его обращения придавали ему некоторое обаяние. Некоторых отчуждала его нетерпимость к инакомыслию, беспощадность тактики по отношению к оппонентам, неразборчивость в средствах — вплоть до вооруженных грабежей для пополнения партийной казны. Но те, кто с ним соглашался, чувствовали личную привязанность к нему. Однако на расстоянии чары иногда рассеивались, и в Сибири, например, некоторые большевики объединялись с меньшевиками в оборонческие группы. В некоторых местах оборонцев было больше, чем ленинцев-пораженцев, и они настаивали на объединении большевистской и меньшевистской фракции в единую организацию.

В рядах самой партии Ленина, несмотря на ее малочисленность, вопрос о национализме и национальных меньшинствах возбудил горячие споры. Многие верили, что причиной войны было нападение Австро-Венгрии на маленькую Сербию. Вторжение войск кайзера в нейтральную Бельгию в 1914 г. возбудило сочувствие к этой маленькой стране. Союзники пытались уничтожить эту несправедливость. Президент Вильсон собирался в 1917 и 1918 г. провозгласить доктрину самоопределения для Польши и этнических меньшинств Австро-Венгерской империи. Границы Европы были перекроены.

Тот же принцип служил большевикам оружием против Российской империи. В брошюре Ленина и Зиновьева «Социализм и война», вышедшей в свет в Женеве в 1915 г. на русском и немецком языках, подчеркивалось, что «нигде в мире нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43% населения, т. е. менее половины, а все остальные бесправны, как инородцы. Из 170 миллионов населения России около 100 миллионов угнетены и бесправны». Вдобавок, «царизм ведет войну для захвата Галиции и окончательного придушения свободы украинцев, для захвата Армении, Константинополя и т. д.54 Поэтому провозглашает Ленин, «нельзя быть «национальным» в империалистической войне иначе, как будучи социалистическим политиком, т. е. иначе, как признавая право угнетенных наций на освобождение, на отделение от угнетающих их великих держав»55.

Любитель абсолютных требований, Ленин защищал «признание права на самоопределение за всеми нациями и отказ от всяких «аннексий», т. е. нарушений этого права… Если же признавать это право за всеми нациями, то нельзя выделять, например, одну Бельгию, а надо брать все угнетенные народы и в Европе (ирландцев в Англии, итальянцев в Ницце, датчан и т. д. в Германии, 57% населения России и т. д.) и вне Европы (т. е. все колонии)», «…бельгийские социалисты, выставляющие только одно требование: освободить и вознаградить Бельгию, защищают на деле требование бельгийской буржуазии, желающей по-прежнему грабить 15 млн. населения в Конго и получать концессии и привилегии в других странах»56.

Тем не менее, Ленин нашел возможным сказать: «Мы вовсе не сторонники непременно маленьких наций; мы безусловно, при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений». Так предвосхищалась диктатура. Но прочие условия не были равными — орудием централизации был царь. Не дело социалистов, писал Ленин, помогать царю душить Украину и т. д. С другой стороны, «если история решит вопрос в пользу великодержавного капитализма» (здесь сказываются сомнения Ленина в ранней победе большевизма), «то отсюда следует, что тем более великой будет социалистическая роль великорусского пролетариата, как главного двигателя коммунистической революции, порождаемой капитализмом». Но прежде, чем пролетариат сможет возглавить Россию, «необходимо длительное воспитание рабочих в духе полнейшего национального равенства и братства». Воспитание будет длительным, подчеркивает Ленин, зная русские массы. «Нашим образцом,— объявляет Ленин,— останется Маркс, который, прожив десятилетия в Англии, стал наполовину англичанином и требовал свободы и национальной независимости Ирландии в интересах социалистического движения английских рабочих»57.

Но если «рабочие не имеют отечества», зачем требовать самоопределения маленьких народов? Поскольку социализм требует, по словам самого Ленина, международного единства и уничтожения существующих национальных границ, зачем создавать новые препятствия на пути к единству? Выступив 1 ноября 1914 г. в пользу создания «Соединенных Штатов Европы» на развалинах Германской, Австро-Венгерской и Российской империй58, Ленин позже передумал, вернее, как это ни странно, позволил себя переубедить Карлу Радеку (впоследствии советскому специалисту по международным вопросам) и Инессе Арманд, и 23 августа 1915 г. снял лозунг о Соединенных Штатах Европы, объявив его неправильным59. «Лозунг,— писал Ленин,— неуязвим, как политический лозунг». Но «с точки зрения экономических условий империализма… Соединенные Штаты Европы, при капитализме, либо невозможны, либо реакционны». Ленин выдвинул новый лозунг: «Соединенные Штаты мира»60.

Какой же смысл тогда требовать освобождения колоний или самоопределения маленьких наций? Как мог Ленин защищать в одно и то же время самый широкий интернационализм и самый узкий национализм? Товарищи Ленина, в частности Николай Бухарин, возражали.

Бухарину, которому суждено было стать выдающимся и популярным советским вождем, было всего двадцать семь лет в 1915 г., когда он выступил против Ленина по вопросу о самоопределении. Бухарин любил Ленина, но не был слеп. В октябре 1916 г., накануне отъезда в США, где он пробыл до мая 1917 г. (в 1917 г. он вернулся в Россию через Японию), Бухарин написал Ленину письмо, прося об одном: если Ленин хочет продолжать полемику, то пусть ведет ее в таком тоне, который не вынудил бы Бухарина пойти на полный разрыв, — Бухарину было бы, как он пишет, невыносимо больно, если бы совместная работа оказалась невозможной и в будущем, при всем том уважении и любви, которые он питал к Ленину как к своему революционному вождю.

С течением войны нервы Ленина становились все более напряжены. Его раздражение усугублялось тяжелыми материальными условиями. «О себе лично, — пишет он Шляпникову осенью 1916 г., — скажу, что заработок нужен. Иначе прямо околевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем». Мать Ленина, получавшая от правительства щедрую пенсию (1200 зол. рублей в год) и посылавшая часть денег мятежнику-сыну в Сибирь и в Европу, уже три месяца как умерла. Отсюда нужда Ленина. Указывая своему корреспонденту на необходимость «вытащить силком деньги» у издателей, Ленин с горечью заключает: «Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне». (Тринадцать месяцев спустя он стал главою советского правительства.) В том же письме Ленин жалуется на отсутствие контакта с движением в России: «Самое больное место теперь: слабость связи между нами и руководящими рабочими в России!! Никакой переписки!!… Так нельзя»61.

Соратники Ленина не решались высказывать свои сомнения: они принимали во внимание душевное напряжение Ленина и боялись навлечь на себя его гнев. Однако норвежская группа большевиков, включавшая Бухарина и Пятакова, отвергла тезисы Ленина. В своем манифесте Бухарин и Пятаков обрушились на лозунг самоопределения наций, называя его утопичным, поскольку он не может быть осуществлен при капитализме, и вредным, так как он способствует распространению иллюзий. В этом смысле, говорилось в манифесте, лозунг самоопределения ничем не отличается от лозунгов международного арбитража, разоружения и т. д., предполагающих возможность так называемого «мирного капитализма». Манифест завершался весьма резко: «Между прочим, все крайние левые имеют хорошо продуманную теорию против (лозунга самоопределения.— Л. Ф.)». Значит ли это, что все они — предатели?62 — спрашивает манифест. Группа Бухарина и Пятакова предчувствовала ругательства со стороны Ленина.

Отповедь Ленина была и впрямь грубой: Бухарин и Пятаков скатились в болото, их идеи не имеют ничего общего ни с марксизмом, ни с революционной социал-демократией, каждая их фраза неправильна.

А. Г. Шляпников написал Ленину, осторожно порицая его за неуживчивость и бестактность по отношению к группе Бухарина. Ленин оставался непреклонен лично. По существу, однако, позиция его была умеренной. Он понимал, что теоретическая схватка с Бухариным — отравленный дротик старшего бойца против сверкающего меча младшего — не приведут ни к чему. Поэтому он решил предоставить небо птицам, а сам занял позицию, которую обычно называли «реформизмом». Он стал утверждать, что не только право наций на самоопределение, но и все основные требования политической демократии достижимы при империализме, но не полностью, а лишь частично, и как редкое исключение. Это утверждение содержало прикрытую противоречием уступку: «все требования» достижимы «как редкое исключение». Мы должны требовать освобождения угнетенных народов, говорил Ленин, не в общих, туманных фразах, не откладывая вопроса до установления социализма.

Целью Ленина оставалось «неизбежное слияние наций» при революционном социализме. Но достичь этой цели можно было, по мнению Ленина, только пройдя через переходный период полного освобождения всех угнетенных наций, т. е. свободы их отделения. Переходный период мог быть либо капиталистическим, либо «переходным периодом диктатуры угнетенного класса». Из принципа свободы отделения от капиталистического или социалистического государства Ленин делал вполне определенные выводы. Конкретно, говорил Ленин, это политическое, демократическое требование означает полную свободу вести агитацию в пользу отделения и свободу решать вопрос об отделении путем референдума той нации, которая желает отделиться.

Чтобы прикрыть свой незащищенный теоретический фланг, Ленин делает новый идеологический поворот. Только что он защищал принцип отделения. Теперь он возражает против этого принципа. Требование самоопределения, пишет он, вовсе не является требованием отделения, раздела, образования маленьких государств. Оно представляет собой лишь логическое выражение борьбы против национального угнетения в любой его форме. Чем ближе подойдет демократическая государственная система к полной свободе отделения, утверждает Ленин, тем реже и слабее будет на деле стремление к отделению.

Таким образом, главе «демократической диктатуры», надо только подтвердить, что его правительство признает неограниченное право наций на самоопределение, чтобы доказать, к своему удовлетворению, что «на деле» никто отделяться не желает. Хрущев применил этот гамбит в 1960 г. в Нью-Йорке, доказывая, что ни одно национальное меньшинство СССР не желает отделиться.

Ленин видел все вопросы в свете их возможного значения для будущей социалистической революции, а пока она не пришла, для усиления классовой борьбы. «Социалистическая революция может начаться в самом ближайшем будущем,— пишет Ленин в марте 1916 г.63 — Возможно, однако, что до начала социалистической революции пройдет пять, десять и более лет». Промежуток следовало заполнить действиями, которые ослабили бы капитализм, империализм и оппортунистический социализм. Поэтому политика, выработанная Лениным для царской России, включала освобождение территорий, аннексированных в прошлом: «Финляндию, Польшу, Курляндию, Украину, Хиву, Бухару, Эстляндию и прочие невеликороссами заселенные области»64. «Мы,— заявил Ленин,— никоим образом не против борьбы за реформы»65. Самоопределение было одной из тех реформ, которых можно было добиться при капитализме.

Даже тогда, когда он не мог заплатить за комнату в швейцарском пансионе, Ленин оставался практическим политиком. Он разбавлял теорию практическими приемами и с легкостью переходил от интернационализма к национализму и обратно. Как теоретик он считал необходимым существование больших интернациональных государств, на практике он надеялся на то, что распад существующих больших государств сделает их легкой добычей для революции.

Готовность Ленина считаться с национализмом как с эмоциональным фактом и потенциальным революционным фактором рассердила не только Бухарина и других левых большевиков, но и немецких левых социалистов, особенно Розу Люксембург, чья брошюра «Кризис социал-демократии» была нелегально напечатана в Германии в 1916 г. под псевдонимом «Юниус». Ленин заметил «недостатки и ошибки» в этой брошюре и, «самокритики ради», стал критиковать Юниуса и всех остальных, за исключением самого себя.

Главной ошибкой Юниуса было утверждение, что в эпоху империализма «национальных войн больше быть не может». Следовательно, продолжает Ленин, любая война, даже начатая как национальная, «превращается в империалистическую». Ошибочность этого довода очевидна: он содержал только полуправду, и противоположный довод был тоже справедлив. «Национальная война,— объясняет Ленин,— может превратиться в империалистическую и обратно. Пример: войны великой французской революции начались как национальные и были таковыми… А когда Наполеон создал французскую империю с порабощением целого ряда давно сложившихся, крупных, жизнеспособных, национальных государств Европы, тогда из национальных французских войн получились империалистические, породившие в свою очередь национально освободительные войны против империализма Наполеона»66.

Диалектический подход Ленина, с его наглядным примером из прошлого, проливает свет на более современные события — из истории основанного им режима. Вторая мировая война началась через неделю после подписания советско-нацистского пакта. Это соглашение санкционировало аннексии в пользу обеих договаривающихся сторон. Для Германии и для России (хотя последняя и не участвовала в военных действиях) война была империалистической, экспансионистской. Тогда Гитлер вторгся в Советский Союз, занял аннексированные Сталиным пограничные земли и проник в самое сердце России. Война стала для советской власти отечественной войной. Позже Красная Армия заняла иностранные территории, и Кремль их аннексировал или поработил их население, таким образом превратив национальную войну в империалистическую. Это, в свою очередь, породило национальные восстания против советского империализма в Восточной Германии, Польше и Венгрии.

Ленин предвидел, что национальные войны или восстания останутся возможными даже после победы социализма. Поэтому он утверждал принцип самоопределения независимо от государственного строя и осуждал тех голландских и польских социал-демократов, которые отрицали «самоопределение наций даже при социализме»67.

Ленин считал, что самоопределение и отделение желательны при социализме, достижимы при капитализме и возможны несмотря на империализм. Тот, кто настаивает на противоположном, говорил он, защищает «прямой, неприкрытый аннексинизм»68, т. е. империализм. Это обвинение он неоднократно бросал левым социалистам Польши и Голландии, которые, мечтая о мировом социалистическом государстве, позволили бы угнетенным нациям томиться в «тюрьме народов» до самого дня красного искупления.

Польские социал-демократы судили отвлеченно: «Социал-демократия ни при каких обстоятельствах не поддерживает установления новых пограничных столбов в Европе», ибо это было бы равносильно «восстановлению преград, сметенных империализмом». Большие государства, созданные империалистами, попадут в руки социалистов — зачем же тогда ломка империй и освобождение зависимых территорий?

Поляки гонялись за своим же догматическим хвостом. Как Ленин, они были против защиты отечества в империалистической войне и поэтому не могли требовать освобождения Польши. Требовать польской независимости значило бы для них примкнуть к польским националистам-капиталистам. Независимая Польша, утверждали польские интернационалисты, всегда будет полем битвы между Россией и Германией. Не лучше ли, говорили они, объединиться с немецким и русским пролетариатом в борьбе за свержение всех капиталистов и создание единого русско-польско-германского социалистического государства? Однако те же польские социалисты, которые отвергали самоопределение Польши, требовали самоопределения для европейских стран и азиатских и африканских колоний.

Ленин думал, что знает, как избежать оба острия этой дилеммы. «Положение, безусловно, очень запутанное,— признавал он,— но из него есть выход, при котором все участники остались бы интернационалистами: русские и немецкие социал-демократы, требуя безусловной «свободы отделения» Польши; польские социал-демократы, борясь за единство пролетарской борьбы в маленькой и в больших странах без выставления для данной эпохи или для данного периода лозунга независимости Польши»69.

«Но русским и немецким рабочим,— развивает свою идею Ленин,— не безразлично, будут ли они участниками аннексии Польши (это означает воспитание немецких и русских рабочих и крестьян в духе самого подлого хамства, примиренья с ролью палача чужих народов) или Польша будет независима». Если же польские социалисты выступят за независимость свой страны, то они тем самым окажут содействие классовому врагу — буржуазии. Это ослабило бы классовую борьбу, а для Ленина классовая борьба была превыше всех принципов. Он хотел, чтобы она не угасала во время войны, даже если бы для этого пришлось пожертвовать лозунгом самоопределения и отмены аннексий. Однако Ленин сделал важную оговорку реформистского толка: «Это не довод против большей политической свободы (и, следовательно, политической независимости) в периоды между войн».

Национальное восстание польского пролетариата и буржуазии ускорило бы военное поражение капиталистической России, которого Ленин так страстно желал. И все-таки он выступил против восстания. Опасался ли он подъема национального духа среди польских рабочих? Но политическая независимость после войны могла возыметь то же действие (как и произошло в 1920 г.). Этого Ленин не предвидел.

Письменное наследие Ленина так велико, что по ряду вопросов в нем можно найти прямо противоположные одна другой цитаты. Сегодняшние противники самоопределения покоренных коммунистической империей народов могут найти теоретическую поддержку в обширных теоретических трудах Ленина. Опираясь, с одной стороны, о левый берег интернационализма и всемирного государства, а с другой — о правый берег национализма, самоопределения и свободы отделения, теоретическая позиция Ленина представляет собою такой мост, под которым может проплыть не один корабль. Но большая часть изречений Ленина по этому вопросу была в пользу самоопределения как орудия, направленного против капиталистического империализма. Не склонный к беспочвенному утопизму, Ленин понимал опасность социалистического империализма, к которому могла привести измена социалистов своим первоначальным принципам. Он пишет: «Если социалистическая партия заявляет, что она «против насильственного удержания угнетенной нации в границах аннексирующего государства», то эта партия тем самым обязуется отказаться от насильственного удержания, когда она будет у власти»70.

По этому поводу Ленин цитирует письмо Фр. Энгельса К. Каутскому от 12 сентября 1882 г. Энгельс советует грядущим социалистическим правительствам Европы: «Одно лишь несомненно: победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим своей собственной победы». Это, по мнению Ленина, «безусловно социалистический прилип». Ленин понимал, что социалистический режим не будет непогрешимым. Осенью 1916 г., например, он прямо заявил: «Пролетариат не сделается святым и застрахованным от ошибок и слабостей только от того, что он совершит социальную революцию». Более того, победоносная пролетарская революция может руководствоваться «корыстными интересами — попытаться усесться на чужой спине»71. Ленин не исключал возможности, что социалистическое, большевистское или коммунистическое правительство станет империалистическим. Он предвидел, что успешную пролетарскую революцию в одной стране будет ожидать ряд ловушек. «Трудность революции всем известна,— сказал он.— Начавшись блестящим успехом в одной из стран, она, может быть, будет переживать мучительные периоды, ибо окончательно победить можно только в международном масштабе и только совместными усилиями рабочих всех стран»72.

Революция в одной стране есть революция национальная, порождающая национализм. Великодержавный национализм — отец империализма. Ленин не предполагал, что пролетарская, социалистическая страна сама по себе может стать демократической, интернационалистской или антиимпериалистической.

Примечания:

1 Встречи с Лениным. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.

2 Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. с. 146-164.

3 Эти и последующие сведения об отношениях Горького с Лениным и большевиками почерпнуты из книги: В. И. Ленин и А. М. Горький. Письма, воспоминания, документы. 2-е изд. М., 1961.

4 Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 365—392.

5 Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 2. С. 451—476.

6 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 25. С. 171—250.

7 Ленин, В. И Сочинения. 2-е изд. Т. 11.С. 204-207.

8 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. И. С. 245—254.

9 Там же. С. 257.

10 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 10. С. 264. На самом деле Чернышевский писал: «Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность». См. там же примеч. ред. на с. 503.

11 В. И. Ленин и А. М. Горький. С. 20.

12 Там же. С. 25.

13 Там же. С. 34—36.

14 Крупская Н. К Воспоминания о Ленине. Т. 2. С. 12.

15 В. И. Ленин и А. М. Горький. С. 38.

16 Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. Партиздат, 1933. с. 143-144. Крупская по ошибке относит поездку к маю. Она написала второй том воспоминаний в 1931 г.

17 Там же. С. 141.

18 Крупская Н К. Воспоминания о Ленине. Партиздат, 1933. с. 143.

19 Там же. С. 140.

20 Там же. С. 147.

21 John Strachey. The Great Awakening. Or: From Imperialism to Freedom— Encounter, Pamphlet № 5. London, 1961. P. 7. (Великое пробуждение, или Or империализма к свободе. Энкоунтер, Памфлет № 5. Лондон, 1961. С. 7).

22 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 13. С. 11—292. Первое издание вышло под одним из литературных псевдонимов Ленина, В. Ильин.

23 В. Базаров, один из переводчиков Маркса на русский язык, позже служил в Госплане. А. А. Богданов вскоре после установления советского режима отошел от политической жизни, став основателем и директором Московского Института переливания крови. Он погиб, производя опыт над самим собой.

24 Крупская К К Цит. раб. С. 148-149.

25 В. И. Ленив и А. М. Горький. С. 49-52.

26 Книга Вульфа Б. Д. «Трое, которые произвели революцию. Биографическая история» (Bertram D. Wolfe, Three Who Made a Revolution. A Biographical History. New York, 1948.) содержит подробный отчет об этом деле (см. главу 23).

27 Leonard Schapiro. The Communist Party of the Soviet Union. (Коммунистическая партия Советского Союза). Нью-Йорк, 1959. С. 107.

28 Крупская Н. К. Цит. раб. С. 145.

29 Крупская Н. К Цит. раб. С. 161.

30 Luise Kautsky (ed.). Rosa Luxemburg Letters to Karl and Luise Kautsky from 1896 to 1918 (Письма Розы Люксембург к Карлу и Луизе Каутским, 1896—1916) / Пер. Louis Lochner. New York, 1925. С. 163—164. Цитируется по: Oiga Hess Gankin, H. H. Fischer. The Bolsheviks and the World War. The Origin of the Third International. (Большевики и Мировая война: Происхождение Третьего Интернационала.) Stanford Uviversity Press, Stanford, Calif, 1960. С. 25.

31 Шапиро Леонард. Цит. раб. С. 121—122.

32 Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 271-272.

33 Все личные письма этого периода цитируются по: Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 37: Письма к родным 1893—1922. С. 400 и сл.

34 Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. Против с. 288.

35 Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 37. С. 406.

36 М., 1963. 165 С.

37 Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 35. Письма Ленина к Инессе от 17 января 1915 г. и 24 января 1915 г., из Берна, были впервые напечатаны в московском журнале «Большевик», № 13, 1939. Письма от 20 ноября 1916 г., 30 ноября 1916 г., 19 января 1917 г., два письма от 30 января 1917 г. и одно от 19 февраля 1917 г., все из Цюриха, были опубликованы в журнале «Большевик», № 1,1949.

38 В. И. Ленин и А. М. Горький. М., 1961. С. 276.

39 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 7. С. 80.

40 Там же. С. 84—85.

41 Там же. С. 89.

42 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 7. С. 106.

43 Там же. С. 288.

44 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 81.

45 Там же. С. 55—56.

46 Там же. С. 170.

47 Там же. С. 147.

48 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 193.

49 Там же. С. 66.

50 Там же. С. 65.

51 Там же. С. 66

52 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 66.

53 Там же. С. 80—81.

54 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 198.

55 Там же. С. 164.

56 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 227.

57 Там же. С. 82—83.

58 Там же. С. 65.

59 Ленин, В. И. Сочинения. 2-е изд, Т. 18.С. 233.

60 Там же. С. 230—233.

61 Ленин, В. И Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 273-276. Между прочим, ЭТО письмо не вкяючено В 4-е издание «Сочинений» Ленина.

62 Ганкин, Фиаер. Цит. раб. С. 219 и сл.

63 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 45.

64 Там же. С. 72.

65 Там же. С. 329.

66 Ленин В. И Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 176-190.

67 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 181.

68 Там же. С. 251.

69 Ленин В. И. Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 265—266. Положение казалось Ленину запутанным и в дальнейшем, что отчасти было причиной поражения Советов в войне с Польшей 1920 г., когда Ленин принял позицию Радека в 1916 г., а Ра дек занял позицию, которую в 1916 г. отстаивал Ленин.

70 Ленин В. И Сочинения, 2-е изд. Т. 19. С. 246.

71 Там же. С. 266-267.

72 Ленин, В. И. Сочинения. 2-е ИЗД. Т. 23. С. 9.

Код вставки в блог

Копировать код
Поделиться:


Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:

www.patreon.com/100knig

Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.

Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту

4276 3800 5886 3064

или Яндекс-кошелек (Ю-money)

41001239154037

Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.

Как еще можно помочь сайту