Возвышение Москвы. От Даниила Александровича до Куликовской битвы

Суть отношения либеральной российской интеллигенции к основателям Российской государственности выражена в издевательском стихотворении Наума Коржавина «Иван Калита»: «Был ты видом — довольно противен, сердцем – подл… Но не в этом суть – исторически прогрессивен оказался твой жизненный путь».

Уже полтора столетия из монографии в учебник и из лекции в поэму кочует представление о первых московских князьях как о людях беспринципных, трусливых, подлых, раболепных перед ханами и жадных. Построили Кремль, победили в Куликовской битве, отстроили Москву после разорения Тохтамышем, подчинили Тверь и Новгород якобы «выдающиеся посредственности». Именно их недостатки, а не достоинства, якобы, и способствовали складыванию могущественной Московской державы.

А государство, в свою очередь, унаследовало, всё худшее от коллективной личности своих основателей. Не так давно в монографии Сергея Сергеева «Русская нация, рассказ об истории её отсутствия введен даже термин «принцип Москвы», означающий якобы особо убийственную для гражданского общества и национального развития систему, выработанную московскими государями.

Спору нет – в зачинателях великих централизованных государств порой бывает мало благородства, как во французских королях Карле VII и Людовике XI – один предал короновавшую её Жанну Д Арк, второй всю жизнь провел в самых низких интригах и жестоких расправах с врагами, не ослабляя их до последней минуты. Но это не помешало им стать частью французской исторической легенды. Когда смотришь фильмы типа «Тайны бургундского двора» с Жаном Маре, где благородные герои готовы пожертвовать жизнью за мудрого Людовика, чтобы противостоять подлому герцогу Бургундии Карлу Смелому (на самом деле по феодальным меркам куда более порядочному человеку), то удивляешься тому, как национальный исторический миф легко может оказаться выше исторического факта.

Нашим Иванам, Василиям, Юриям и Димитриям в этом смысле не повезло. Исторический факт раз за разом приносился в жертву черной легенде – так, что до недавнего времени в столице не было памятника даже Дмитрию Донскому, по прежнему нет ни Ивана Калиты, ни даже великому Ивану III, а монумент Даниилу Московскому появился не как князю, а как святому. Редким исключением в этой незаслуженной негативной оценке является великолепный цикл романов Дмитрия Балашова «Государи Московские», но и этот цикл слишком отягощен евразийской тенденцией, заимствованной у Льва Гумилева. А из научных работ по настоящему свобода от антимосковской тенденции только  «Москва и Орда» А.А. Горского.

 

Даниил Московский и сопротивление ханскому произволу

Борьбу сыновей Александра – Димитрия Переяславского и Андрея Городецкого поверхностные историки называют «стыдным временем», когда «родственники друг друга стоили». Это, конечно, не так. Андрей Городецкий – наряду со Святополком Окаянным, — самый мрачный персонаж древней русской истории, пытался беззаконно захватить великокняжеский стол, принадлежавший по всем правам старшему брату. Чтобы совершить это явное беззаконие Андрей воспользовался помощью ордынских ханов, приведя на Русь самое разорительное после Батыя нашествие – Дюденеву рать.

На фоне этих мрачной эпохи самым светлым и последовательным среди сыновей Александра Невского был Даниил Московский (княжение 1263-1303). «Не блистал никакими талантами», «переходил из лагеря в лагерь» — весь этот повторяемый историческими борзописцами бред не про него. На деле Даниил был абсолютно последователен и прям, храня верность отеческим обычаям – был верен старшему брату Димитрию и выступал против узурпации Андрея.

Вместе с Дмитрием Даниил нашел опору против Андрея в лице темника Ногая, создавшего фактически самостоятельную могущественную орду западней Дона. С опорой на Ногаябратья смогли противостоять ханскому любимцу. Не страшился Даниил и вступать в бой с татарскими отрядами, сражавшимися за Андрея Городецкого и побеждал их – в 1285 году коалиция сыновей и племянников Александра Невского с участием Дмитрия, Даниила, Михаила Тверского, разгромила татарскую рать, пришедшую на помощь Андрею. В 1293 году на Москву обрушилась страшная Дюденева рать, разорив, в частности, построенный Даниилом в честь своего небесного покровителя монастырь, но князь и его город устояли, а следующее десятилетие стало временем реванша.

Когда старшим в роде стал Андрей – Даниил был лоялен к нему, но не дал ограбить сына Димитрия, Ивана, и отнять у него Переяславль Залесский. Бездетный Иван Переяславский завещал свой удел именно ему – приобретение Переяславля невероятно усилило Московское княжество А в 1301 году Даниил завоевал у Рязанского княжества Коломну, сосредоточив в своих руках всё течение Москвы реки. Москва превратилась в тихое устойчивое княжество, где вокруг доброго государя стали собираться служилые люди со всей Руси, составив основу стратегической силы Москвы – Государева Двора. А после того как хан Тохта разгромил темника Ногая и уничтожил его улус, многие южнорусские знатные люди, оставшись без своего сюзерена, направились на службу именно в Москву.

Так никогда и не став Великим Князем, Даниил, однако, завещал своим наследникам обширный и хорошо обустроенный удел, а в памяти потомков остался как государь правдивый и благочестивый. Еще в 1652 году в Даниловом монастыре были обретены его мощи и началось местное почитание как святого.

Юрий Данилович – архитектор московского великодержавия

С особенной ненавистью антимосковские авторы пишут об Юрии Даниловиче (княжение 1303-1325) – архитекторе Московского великодержавия. Уже в русской историографии XIX века его не стеснялись крлеймить негодяем и «черной душей», «ханским холопом» и интриганом.

Юрий Данилович и в самом деле не стеснялся в средствах, дабы заполучить в свои руки великое княжение. Основания у него для этого были вполне рациональные – овладев великим княжением Михаил Тверской попытался отнять у Юрия и Переславль и любые другие тяготевшие к Москве владения, опираясь на помощь татар. Юрий не подчинился и Михаилу, и воле хана, оказывал вооруженное сопротивление, добился поддержки со стороны Новогорода и был настоящим возмутителем спокойствия. Но Орда неизменно решала всё в пользу Твери.

Лишь через 12 лет после начала борьбы, женившись на сестре хана Узбека и тем добившись его благосклонности, Юрий вырвал для себя заветное великое княжение. Теперь уже Михаил Тверской повел себя как прежде Юрий – решил не подчиняться (такие вот были «ханские холопы»), дал Юрию и татарам сражение, на свою беду победив.

Побежденный татарский посол Кавдыгай навсегда затаил ненависть, а в плен к тверичам попала жена Юрия и сестра хана Узбека – Кончака-Агафья, которая в скорости в плену умерла. Юрия Даниловича обвиняют в том, что он направил против Михаила ханский гнев, хотя тут направлять ничего было не нужно, а защищать противника и виновника (пусть косвенного) смерти жены у Юрия вряд ли были мотивы.

Михаил Тверской был казнен в Орде, Юрий стал бесспорным великим князем. Однако использовал эту власть не для того, чтобы стелиться перед ханом, а напротив – чтобы укрепить свою независимость и стал задерживать дань в Орду. Тут же с изветом к хану поехал сын казненного Михаила, Дмитрий. Юрия вызвали на суд, но расправляться с ним хан не спешил. И тогда Дмитрий, возведенный ханом в достоинство великого князя (вновь и вновь ордынцы демонстрировали иррациональную привязанность к тверским князщьям) сам зарубил Юрия Даниловича, якобы в месть за отца. При том, что реальные убийцы Михаила Тверского – Узбек и Кавдыгай были тут же перед ним.

Кто в этой истории «негодяй» пусть судит сам читатель. Очевидно, что Дмитрий Михайлович был уверен, что хан одобрит его действия и лично взял на себя функции убийцы и палача. Но хитроумный и жестокий Узбек обманул его – избавившись руками Дмитрия от непокорного вассала, избавился и от него самого, обвинив в убийстве.

Князь Юрий Данилович, конечно, не был ангелом. Но рисовать его негодяем, клеветником, пресмыкающимся перед ханами нет никаких оснований. Это был решительный политик, задавшийся целью перенести великокняжескую власть в Москву и не боявшийся на пути к этой цели ни Твери, ни Орды, готовый спорить, воевать, интриговать, рисковать. Кем он точно не был – это «посредственностью».

Тишина и «примыслы» Ивана Калиты

В рамках мифа о правивших Москвой «раболепных посредственностях» Ивану Калите (княжение 1325-1340) обычно достается больше всех. Мол именно он угодливостью перед ханами выцыганил у них возвышение Москвы и прирастил княжество скопидомными куплями. На самом деле и отец и брат Ивана Калиты сделали для рождения Московской державы гораздо больше, а ему повезло стать первым, кто мирно умер на великом княжении.

Враждебные к Калите биографы с особым чувством расписывают как он ринулся в Орду жаловаться на восстание тверичей против татарского баскака Чол Хана в 1327 году, как охотно взялся исполнять функции карателя. Никаких оснований для столь ярких характеристик наши источники не дают. Александр Михайлович Тверской, в чьей столице вспыхнуло восстание, был великим князем. Естественно, что татары призвали его соперника Ивана Московского, чтобы восстание подавить.

Но никаких масштабных выгод Иван Калита от этого подавления не получил – ханы по прежнему не верили Москве с ее слишком независимыми князьями и «Озбяк подели княжение им: князю Ивану Даниловичу Новгород и Кострому, половина княжения; а Суждальскому князю Александру Васильевичу дал Володимер и Поволжье». Узбек предпочел распилить великое княжение, лишь бы не давать вновь всю силу Москве.

Долгое десятилетие Иван Данилович шел к тому, чтобы вновь сосредоточить в своих руках всё княжество – платил в Орду огромные «выходы», ссорился и мирился с новогордцами и с укрывавшим беглого тверского князя Псковом, прикупал новые земли, в частности – Галич и Белоозеро — соляной и пушной край на севере, жемчужину московских доходов, дружил с митрополитами, поселив их вместо Владимира в Москве.

И однако ж вся комбинация едва не рухнула. В 1338 Александр Михайлович внезапно поехал в Орду, помирился с ханом и вернулся в Тверь с ярлыком на великое княжение. То есть хан Узбек еще больше дробил Русь. Заметим, кстати, странную снисходительность ханов к тверским князьям, которых историки часто изображают «борцами с ордынским игом». Тверичи раз за разом создают кризисы, но их вновь и вновь прощают.

По словам Акунина Иван Данилович «решил проблему испытанным манером, по-московски: вместо того, чтобы воевать, поехал в ханскую ставку с доносом». Ничего специфически «московского» в этом приеме не было – Юрий Данилович скорее всего стал бы воевать, а тверские владыки ездили в Орду с доносами на московских неоднократно. Зато Иван, приехав в Орду со своими сыновьями, и в самом деле смог добиться перелома в настроениях хана – он вернулся «пожалован Богом и царем». В Орду вновь был вызван Александр Михайлович с сыном и его союзник Василий Давыдович Ярославский.

Иван попытался по дороге перехватить Ярославского князя, что явно противоречит версии, что тверской князь и его союзники вызваны были на казнь как враги Москвы. Очевидно, что хан Узбек долго не мог решить судьбу тверского князя и лишь в конце «московское лобби» оказалось сильнее. Александр Михайлович был казнен, но нет никаких оснований предполагать, что Иван Калита добивался именно его казни, а не просто лишения стола или понижения. Сам тверской князь вряд ли бы поехал в Орду, если считал бы, что его зовут на казнь.

И вновь боровшиеся за великое княжение московские государи оказываются главными виновниками всех бед, а сталкивавшие князей лбами, унижавшие и казнившие ханы как бы и нипричем. Им любые зверства заранее прощаются. Между тем, как и в случае с Михаилом Тверским, вина за смерть Александра Михайловича лежит прежде всего на его действительном убийце – хане Узбеке.

Говоря о Калите привычно обличают «московские коррупционные методы» ведения политики в Орде, утверждая, что «ум и хитрость взяли верх над силой и смелостью». На стороне Твери было ничуть не меньше коррупции и хитрости. На стороне Москвы было немало смелости, силы и готовность воевать хоть и против хана. Но ума и счастья на стороне Москвы и в самом деле оказалось побольше. Москва применяла против Твери все те же методы, что и Тверь против Москвы, но, делала это более эффективно.

Главная заслуга Ивана Даниловича, помимо того, что он все-таки сумел собрать в своих руках всё великое княжество, была та восхваляемая летописцами «великая тишина», которая воцарилась в его владениях – не было ни татарских набегов, ни усобиц. Иван «исправи Русьскую землю от татей и разбойник», то есть, говоря по современному, покончил с криминалом. Не случайно, что именно в Москву переселился и в ней скончал живот и пожелал быть погребенным митрополит Владимирский и Всея Руси Пётр, выходец из далекой Галицкой Руси. Он освятил Москву своим благословением и отныне именно она стала восприниматься как фактическая столица русской митрополии. Именно внутренняя и церковная политика — политика мира, процветания и безопасности и принесла Ивану Даниловичу Калите светлую память в веках.

Симеон Гордый. «И свеча бы не угасла…»

Сыновьям Ивана Калиты Симеона Гордому (княжил 1340-1353) и Ивану Красному (1353-1359) также обычно достаются потоки бессмысленных оскорблений — «бесцветные», «посредственности» с которыми Москве «не слишком повезло». Если с кем Москве и не повезло, так это с добросовестными историографами.

Симеон Гордый энергично вступил в борьбу с возвышавшимся новым сильным врагом Москвы – Литвой, чей князь Ольгерд захватывал новые и новые русские земли. Симеон Иванович сумел перехватить у Ольгерда контроль над Смоленском, не допустил возникновения союза Литвы и Орды против Руси и даже добился того, чтобы хан Джанибек выдал ему литовского посла – Корьяда, брата Ольгерда. Получив столь знатного заложника Симеон добился от Литвы мира и политических уступок. Возможно, не ударь по Москве Черная Смерть, не умри так рано Симеон – и Смоленск не выскользнул бы из сферы влияния Москвы, не попал под Литву более чем на столетие.

Именно Симеон, первым из русских правителей, стал именовать себя государем «Всея Руси». Этот титул был заимствован им из грамот, направлявшихся ему византийскими императорами и патриархами, в которых он именовался «рикс пасис Росиас», то есть «царем всей Руси» – не больше и не меньше. Было отчего загордиться.

О том был ли Симеон «посредственностью», говорит его духовное завещание. В нем умирающий от чумы князь, потерявший перед этим обоих сыновей, осознающий, что его потомкам никогда уже не править Русью, пишет пронзительные, полные боли и надежды слова: «Чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла».

 

Дмитрий Донской. Борьба за власть

Дмитрий Донской (княжение 1359-1389) «бяше крепок и мужествен, и телом велик, и широк, и плечист, и чреват вельми, и тяжек собою зело, брадою же и власы черн, взором же дивен зело». Мы можем себе представить Дмитрия Донского наподобие сильно располневшего Петра I – высокий, грузный, чернобородный — бороды у русских князей, как и у большинства того времени были, разумеется, длинными и окладистыми, — и с пронизывающим душу острым взглядом.

Удивительно, но куликовскому победителю также досталось немало ненависти, родоначальником которой был украинский русофоб Николай Костомаров, а за ним его эпигоны вплоть до Акунина. Дмитрий начинает самостоятельное правление он с неудачи в «недальновидном» конфликте с Тверью, затем он всё время принимает «поспешные» решения. «Великая победа» на Куликовом поле «оборачивается страшным поражением» — нашествием Тохтамыша. В этом нашествии Дмитрий виноват сам, поскольку разгромил противника Тохтамыша – Мамая. А заканчивает свою жизнь великий князь «оставив государство в очень тяжелом, даже критическом состоянии». В итоге украинский автор резюмирует: «Княжение Дмитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории».

По большей части свою неприязнь к Дмитрию Донскому историки объясняют его мнимым «бегством» в 1382 году из Москвы, при нашествии Тохтамыша. Хотя уже сто раз доказано, что говорить о «трусости» князя сражавшегося в Куликовской битве в передовом полку и получившего раны, не приходится – уход из осады был нормой для сохранения управляемости княжества той эпохи, когда в Кремле вайфай не раздавали и связаться по скайпу с Угличем и Костромой, чтобы вызвать войска было невозможно.

На самом деле, причины антипатии к Дмитрию Ивановичу гораздо глубже – наша историография вообще недолюбливала основателей властной вертикали. А делом всей короткой жизни Дмитрия Донского, он умер в 38, на год младше, чем автор этой рецензии, была борьба за власть. Он использовал в этой борьбе любые средства, не боялся рисковать, готов был на всё, и, в конечном счете победил.

Для того, чтобы это понять, нам необходимо избавиться от оптической иллюзии взгляда на Куликовскую битву как на «попытку освободиться от татарского гнета». Нет, конечно, Дмитрий Иванович готов был воспользоваться полным прекращением власти Орды, но готов он был и к её продолжению. Чего он не хотел и не собирался допускать – это ситуации, чтобы кто-либо из соседних князей поехав в Орду посмел оспорить у его потомков великое княжение.

Если верно, что свою роль в формировании больших государственных деятелей играют детские травмы, то для Дмитрия такой травмой был тот день, когда он девятилетним мальчиком после смерти отца Великого князя Ивана Ивановича узнал, что он, его сын и наследник, больше не Великий Князь, хотя и остается хозяином Москвы. Ярлык на великий стол передан Суздальскому князю Дмитрию Константиновичу.

По счастью регентство над сиротой оказалось в руках у митрополита Алексея, сочетавшего глубокую веру и преданность учению исихастов об «умной молитве», с энергией и беспощадностью кардинала Ришелье. Алексей выгнал суздальских князей из Владимира и договорился с ордынским временщиком Мамаем о возвращении ярлыка Дмитрию, начал ставить в Москве каменный Кремль и решился начать жестокую борьбу с амбициозным князем Тверским Михаилом Александровичем, претендовавшим на Великое княжение. Святитель даже решился на то, чтобы пригласить Михаила в Москву под предлогом церковных дел, а там его схватить, поступок приличествующий скорее кардиналу, чем митрополиту.

Схватка между Москвой и Тверью в которой прошла юность Дмитрия Донского, оставляла далеко позади борьбу Москвы и Твери в начале XIII века. Там всё шло под контролем Орды. Здесь же у Твери появился влиятельный союзник – литовский князь Ольгерд, трижды приходивший под Москву. Дважды новый кремль выдержал осаду, а на третий раз в 1372 году Дмитрий встретил литовцев на поле боя и быстрым ударом разбил их сторожевой полк (Акунин в характерной для себя манере идиотничает о «новом умении, которое до сих пор не замечалось – полководческом» — Дмитрию, в этот момент было 22 года). После этого Ольгерд заключил с Москвой мир.

На Ордынском направлении тоже все было неладно. Мамай, бывший, напомню, не ханом, а не принадлежавшим к роду Чингисидов временщиком, занимавшим должность беклярибека, охотно приторговывал великокняжеским ярлыком. В 1371 году он впервые продал его Тверскому князю, но тогда Дмитрию и митрополиту удалось договориться. В 1375 году, после бегства в Тверь знатного московского боярина Ивана Вельяминова (он должен был унаследовать должность московского тысяцкого, но продолжая концентрацию власти князь её упразднил), Михаилу Тверскому вновь удалось склонить Мамая на свою сторону.

Тут Дмитрий Иванович понял, что пока Мамая у власти о закреплении за Москвой великого княжения можно забыть. Он собрал сильную коалицию русских князей, осадил Тверь, добился отречения Михаила от всех претензий на великий стол, а затем начал пограничную войну с Мамаем, не только не выплачивая дань, но и отрезая беклярибека от доходов. В 1376 году воевода Боброк занял Волжскую Булгарию, собрал дань с подчиненных Орде народов, и выставил на Волге московские таможни. В 1377 году Боброка разбил на реке Пьяне ордынский царевич Араб-Шах («на Пьяне все пьяны»), а затем разорил Нижний Новгород. Ободренный этим успехом, в 1378 году Мамай двинул против Москвы и Рязани (бывших в тот момент в союзниках) рать мурзы Бегича, которую Дмитрий Иванович наголову разбил на реке Воже, проявив недюжинный дар полководца.

Для Дмитрия Ивановича решалось дело его жизни – либо он покончит с Мамаем и утвердит за своим домом великое княжение навсегда, либо падет. Для Мамая поход 1380 года был для жестом отчаяния — его власть шаталась в Орде, из глубин Азии наступал серьезный враг и природный чингизид Тохтамыш, а Русь полностью вышла из повиновения. На этот раз он рассчитывал на совместный удар с литовским князем Ягайлой. Олег Рязанский был запуган и вышел из игры (обвинять его в предательстве оснований нет). Но стремительный рейд князя Дмитрия за Дон отделил Мамая от литовцев и заставил татар принять бой после длинного утомительного перехода. Настало время для одного из самых известных событий русской истории – Куликовской битвы.

 

Ветры Куликова поля

На Куликово поле великий князь Дмитрий Иванович вышел не чтобы абстрактно «освободиться от татарского ига», а с вполне конкретной целью – убрать со своего пути беспредельничающего беклярибека Мамая, не желавшего уважать исключительные права московских князей на Великое Княжение Владимирское.

Мы воспитаны на картине Куликовской битвы сформированой гениальным эпическим памятником, созданным через столетие после сражения – «Сказанием о Мамаевом побоище». Именно в нем мы впервые находим самые памятные детали сражения. Но писать о Куликовской битве по «Сказанию» – это почти то же самое, что писать историю Ронсевальской битвы, где восставшие баски разбили маркграфа Хруоланда, по «Песни о Роланде», где окруженный маврами Роланд пытается разбить свой меч Дюрандаль о камень.
По летописным источникам, лишенным поэтических прикрас, и поэтической, списанной со «Слова о Полку Игореве», но современной событиям «Задонщине», ход Куликовской битвы представляется гораздо проще и логичней.

Смелым стратегическим маневром князь Дмитрий, бывший, как позволяют судить в факты, одним из талантливейших полководцев в русской истории, разделил своих врагов – Мамая и Ягайлу. Русская рать, перешла Дон и встала на Куликовом поле в узком месте, так, что с одного фланга её прикрывала болотистая речка Смолка, а с другой овраг. Войско Мамая попало в узкий коридор, где не могло реализовать своё численное преимущество.

Князь Дмитрий Иванович отправился в русский сторожевой полк вместе с которым напал на хана-чингизида от имени которого правил Мамай – «поганого царя Теляка». Таким образом битва и в самом деле началась с поединка, но поединка предводителей. Затем удар мамаевой рати принял передовой полк, который был почти полностью изрублен. Три часа, долго и мучительно, шла рубка русских с татарами, «и паде труп на трупѣ, паде тѣло татарское на телеси христианскомъ».

Здесь-то в гуще битвы и сражается отважный брянский боярин Пересвет-чернец. Был ли он монахом именно Сергиевой обители, стал ли чернецом до сражения или умирая от ран после, — нам неизвестно. Но он совершил великие подвиги, сделавшие его одним из центральных героев «Задонщины». Поэма приписывает ему восклицание обращенное к князю: «Лутчи бы нам потятым быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ!». Судя по тому, что в «Задонщине» говорится о «суженом месте» куда приводят Пересвета (то есть месте «суда Божия»), Пересвет мог и в самом деле сразиться в поединке, но не в начале сражения. И не погиб, хотя был тяжело изранен, после него, продолжая участвовать в битве.
Битва шла на глазах у Великого Князя. Лишь «Сказание о Мамаевом побоище» изобретает странную легенду о том, что Дмитрий переодетый в простого воина пал раненый в начале сражения. И Симеоновская, и Новгородская летописи, и «Задонщина» изображают Дмитрия во главе своих полков, направляющим битву.

Наконец татарский напор начал превозмогать, а поредевшая русская рать пятиться. При этом нет никаких оснований рисовать, как на картах в учебниках, прорыв татарами левого фланга русских. Скорее всего обе свалявшиеся людские груды начали подаваться в сторону Непрядвы, и тут-то и последовал удар русского резерва – рати Владимира Серпуховского. Называть его «засадным полком» вряд ли корректно – на месте битвы просто негде было спрятать достаточную для перелома сражения засаду. Речь идет не о засаде, а скорее об общем контрударе русских, который вызвал у врагов панический испуг. В какой-то момент нервы Мамая не выдержали и он бежал с поля боя, а вслед за ним разбежалась преследуемая русскими и его рать.

Без эпических деталей, внесенных «Сказанием о Мамаевом побоище», Куликовская битва может быть и смотрится более скучно, но зато не затемняется её политический смысл. Он состоял, как мы уже отметили ранее, в том, что Дмитрию Ивановичу нужно было убрать со своей дороги Мамая, который постоянно пытался передать великое княжение то тверскому, то какому-то иному князю. И этой цели Дмитрий Донской полностью достиг – Мамая не стало.

На два года московский князь стал практически абсолютным гегемоном Руси. Олег Рязанский признал себя младшим братом. В Литве князь Кейстут отстранил ставшего польским королем Ягайлу от великого княжения и заключил с Москвой добрый мир. Но всю эту идиллию разрушили приход Тохтамыша, сожжение Москвы и возвращение в данническую зависимость от Орды.

Если смотреть через очки мифологемы «Куликовская Битва как попытка свержения Ордынского ига», то можно начать повторять, что операция закончилась неудачно. Власть Тохтамыша оказалась даже тяжелее власти Мамая, которого не стоило разбивать.

Но совершенно иначе выглядит дело если посмотреть на него со стороны политической стратегии Дмитрия Донского. Тохтамыш не посмел отнять даже у разбитого московского князя великое княжение. Его устроила выплата 8000 рублей за два просроченных года своего ханства (эту сумму Дмитрий полностью собрал с Новгорода) и пребывание в заложниках наследника – Василия Дмитриевича, через несколько лет из Орды сбежавшего. Тверской князь Михаил Андреевич, после пленения Москвы, в очередной раз вспомнивший о великом княжении, остался ни с чем.

Умирающий до срока, в 38 лет, в мае 1389 года великий князь Дмитрий Иванович мог взирать на дело жизни своей с полным удовлетворением. Он выиграл свою главную войну. В середине своей духовной грамоты — завещания, в перечислении оставляемых своим сыновьям городов и сел, он как бы между делом бросает: «А се благословляю сына своего, князя Василия, своею отчиною, великим княжением». И дальше переходит к завещанию второму сыну – Юрию – Галича со всеми волостьми. Великое княжение – не только титул, но и город Владимир с обширными тяготеющими к нему землями и доходами, превратилось в принадлежность московского дворцового гардероба. Распоряжаться этим гардеробом ордынский хан не имел уже никакого права.

Впрочем, в завещании куликовский победитель высказался и об Орде: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду». Орда, отныне, не всесильная властительница душ и телес русских людей, а мелкая неприятность, жало в плоть, которое Бог, авось, вскоре переменит. Ведь удалось же самому Дмитрию Ивановичу «переменить» досадливого бека Мамая.

 

Что читать об эпохе Дмитрия Донского и Куликовской битве.

Повести о Куликовской битве («Литературные памятники»). М., 1959

Амелькин А.О., Селезнев.Ю.В.  Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков. М., Квадрига, 2011 — Новейшее исследование всего, что связано с битвой.

Борисов Н.С. Дмитрий Донской. М., Молодая Гвардия, 2014 — Новая биография в ЖЗЛ.

Лощиц, Юрий. Дмитрий Донской. М., Молодая Гвардия, 1980 — Старая биография ЖЗЛ.

Горский А.А. Москва и Орда. М., «Наука», 2003 — исследование взаимоотношений московских князей и Орды.

Лаврентьев А.В. После Куликовской битвы. Очерки истор.Окско-Донского региона в последн.четверти ХIV-XVIвв. М., Квадрига, 2011 — Отношения Москвы и Рязани и дипломатическая миссия Сергия Радонежского.

Греков. И.Б. «Восточная Европа и упадок Золотой Орды». М., «Наука», 1975 — исследование отношений в треугольнике Москва — Литва — Орда при Дмитрии Донском и Василии I.

Мейендорф, Иоанн. Византия и Московская Русь. Paris, YMCA-Press, 1990 — исследование международных культурных и церковных связей в эпоху Дмитрия Донского и влияния исихастов на московскую политику.

Прохоров Г.М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., «Наука», 1978