Сергей Беляков. Гумилев сын Гумилева

Сергей Беляков. Гумилев сын Гумилева. М., Астрель, 2012

Для меня это, безусловно, книга года. Гумилев в свое время очень повлиял на формирование моего исторического и метаисторического мышления, причем как своими идеями, так и возникавшим от них отталкиванием. И было очень интересно прочесть подробнейшую, тщательно выписанную биографию Гумилева написанную человеком именно с такой точки зрения — не разоблачителем и не так называемым «учеником и последователем». Книга Белякова это биографический, литературный и публицистический шедевр. Закономерно, что она получила серебряную премию «Большая книга». Столь же закономерно для состояния нашего общества, что не получила золотую.

В первой половине это развернутая биография «сына Гумилева и Ахматовой», очень трагичная, временами до слез. Ахматова сыном почти не занималась, спихнув его на мать Гумилева. А вот отец занимался сыном много и охотно и сформировал его личность процентов на 80 — географические карты, солдатики, барабаны, и главное — любовь. Потерять в 9 лет любящего, любимого и великого отца, расстрелянного Аграновым — это формирует человека навсегда. Потом жизнь мальчика-лишенца (любопытный факт — Гумилев всю жизнь называл себя дворянином, хотя им не был, отец Н.С. Гумилева имел только личное дворянство), всё то же равнодушие матери, геологические экспедиции для приобретения пролетарского стажа, историки «Ленинграда» 1930-х, писатели и поэты Москвы (оказывается Гумилев очень дружил с Мандельштамом), тюрьма и один лагерь, война и фронт (Гумилев воевал последние полгода, но воевал интенсивно и на войне ему очень понравилось), защита диссертации и легендарная вражда с Бернштамом, второй лагерь и мучительные страдания от недостаточной заботы матери об его освобождении. Гумилев считал, что его закрыли из-за ждановского постановления, а когда Ахматова вновь вошла в авторитет после смерти Сталина, она не уделяла достаточного внимания хлопотам о его освобождении. В ахматовском поведении и в самом деле масса странного — она подарила Алексею Баталову денег на которые он купил автомобиль и уже после лагеря попрекала сына своими посылками на которые она поиздержалась. Даже их последняя ссора в 1961 вышла из-за денег.

Со вкусом описана личная жизнь Гумилева бывшего редким ловеласом, считавшим, что женщин должно быть столько же, сколько и лет (и до 50 он кажется держал эту планку) — как стойкая, преданная и заботливая описана Эмма Герштейн, Наталья Варбанец («Птица») -очень узнаваемый типаж женщины, сводящей с ума, но не связывающей себя и доводящей до крайних душевных мук (Гумилев её потом возненавидел вплоть до неприличных выходок). С большим юмором описана, кстати, жена Гумилева Наталья Викторовна Симоновская — она была к общему ужасу москвичка, еще большая антисемитка чем муж, вывела из квартиры клопов и старый круг общения и кормила мужа супом.

Но к этому моменту автор уже переходит к теории Гумилева и рассказу о его научной и околонаучной карьере. Беляков развеивает миф о систематически гонимом и травимом ученом — напротив, карьера Гумилева возможна была только при поддержки огромного админресурса. За его поверхностность и легкомысленные интерпретации на него нападали молодые специалисты с отличной филологической подготовкой (тема незнания Гумилевым языков проходит через всю книгу), а поддерживали его заслуженные академики, без которых научная репутация Гумилева была бы уничтожена уже книгой «Хунну». Беляков, кстати обходит деликатный момент (или ему никто не говорил), что, как с пеной у рта утверждали тюркологи во времена моего студенчества: «в «Древних тюрках» часть ссылок фальшивая», а было бы интересно узнать так это или нет. Не обойдена вниманием и тема не очень красивого отношения Гумилева к людям которые фактически на него работали — китаист Хван помогал устанавливать соответствия китайских имен (без чего Гумилев просто пропал бы), его фактически кинули. Географические основы сделавшей научное имя Гумилеву теории «гетерохронности увлажнения Евразии» дал его друг Василий Абросов, с которым он познакомился в 1943 в Туруханске. Потом его Гумилев просто забыл.

Очень интересно и небанально, с опорой не только на большой трактат, дан разбор гумилевской теории этногенеза — как уже я отмечал в тексте «Лев Гумилев и затраханные народы» — заставляет о многом задуматься. Узнал, кстати, о том, что Гумилев неоднократно приезжал в Обнинск, к Тимофееву-Ресовскому, так что у меня тут непростое место и в этом смысле.

Есть вещи у Гумилева, которые Беляков, на мой взгляд, совсем не понимает, точнее не хочет понимать, например — теория антисистемы. Мне кажется, что он расценивает как плод неортодоксальных религиозных воззрений (обрядово очень ортодоксального) Гумилева и зашифровку его антисемитизма. Но тут дело сложнее — как и во многих случаях Гумилев прибегает к очень зашифрованному языку, всё его биологизаторство на 2/3 маска. Антисистема это реальность данная нам в ощущениях. Можно по разному относиться к приводимым Гумилевым обоснованиям и описаниям, но на деле ты либо видишь и чувствуешь антисистему, либо нет. И к экологии и природоохране она отношения не имеет — скажем акция «защитников природы» из «Гринпис» — это типичная манифестация антисистемы, дело не в природе и не в жизни, а в социологизированном Гумилевым понятии энтропии. Антисистема это совокупность носителей высокоуровневого разума, осознанно выбравших сторону энтропии. При этом, кстати, антисистемные элементы могут прорываться и во полне нормальных в целом людях, просто не поглощают их полностью. Если этнос — это матрица по созданию или сохранению усложненных негэнтропийных конструкций, то антисистема это именно антиэтнос, своеобразное Братство Великого Ничто.

Раскрыта, но недораскрыта и тема гумилевского антисемитизма, автор видит противоречие в том, что в ахматовском окружении за Лёвушку горой стояли как раз евреи — Герштейн, Надежда Мандельштам, Михаил Ардов, Найман, а среди врагов Гумилева были, к примеру, русские Пунины и только один еврей — Ардов-старший. Но дело ведь не только в отношениях и поступках, но и в системных оценках — Гумилев не мог не видеть странного состояния нашей словесности и науки в ХХ веке, не мог не видеть странное поведение многих этих людей — сам же Беляков дает ключ, в истории как Найман и Бродский пришли на могилу Ахматовой, их возмутил большой литой крест, поставленный Гумилевым и они попытались его выдрать, чтобы вернуть деревянный. В этом эпизоде как в увеличительном стекле отражается непримиримая разница этнических стереотипов, которую Гумилев ощущал как мало кто. Другое дело, что своей ордынщиной и тюркофилией Гумилев сделал свой антисемитизм совсем абсурдным.

Заключительная треть книги — это великолепный, сногсшибательный разгром Беляковым гумилевского, окологумилевского и постгумилевского евразийства и ордынщины, которые принесли нам столько горя за последние годы и выступили обоснованием столь многого зла. Если до этого момента книга просто очень интересная, то тут она становится общественным событием. Показаны бесчисленные фактологические несоответствия, откровенное лукавство и лицемерие гумилевской апологетики монголов, которые были так простодушны и благородны, что за убийство одних послов вырезали сорок русских городов. На тех же самых источниках, на которых строит свою апологетику Гумилев, Беляков показывает коварство, лживость, захватническую подлость монголов (а между прочим главное качестве монголов, которое отмечают русские летописи, — их Гумилев знал откровенно плохо, — это «льстивость» — то есть склонность к лицемерному обману, коварство). Добрым словом, кстати, Беляков поминает Чивилихина и его роман «Память», где разнос Гумилеву был очень качественный. На бесчисленных примерах, от жестоких войн русских с манси и чукчами до русских погромов в Якутии в начале перестройки Беляков показывает надуманность бредовой теории о «евразийском братстве» и особой «комплиментарности» русских и тюрок. Евразийцы начала ХХ века, о которых тоже пишет Беляков, не видали в своей жизни ни одного жителя Евразии, кроме дворника-татарина у подъезда. Не случайно центрами евразийства были Прага и Париж, а вот посреди Манчжурии, в Харбине, где до природных евразийцев было рукой подать никаким респектом оно не пользовалось, там процветали национал-большевизм и русский фашизм.

Преувеличенное тюрколюбие Гумилева носило характер какой-то тяжелой личностной патологии, кризиса идентичности, он все время подчеркивал свое происхождение от хана Ахмата, на лагерных фотографиях он чистый татарин, в конце жизни, когда гости из Азии хлынули к нему потоком, он всё чаще подписывался «Арслан-бек». Думаю, это какие-то черты личностной раздвоенности и распада, которые бывают у многих гениальных людей, понаблюдав такое в жизни лучше понимаешь о чем речь.

В общем, по пятибалльной шкале Белякову можно поставить десять. Всякий, кто не прочел эту книгу — сам себя обокрал.

***

Меня книга Белякова подвигла на ряд посвященных теории Гумилева, его историческим воззрениям, евразийству и ордынщине текстов:

Егор Холмогоров. Без Орды

Егор Холмогоров. Вымышленное царство

Егор Холмогоров. Мнимая Евразия (Дело о послах Субудаевых)

Егор Холмогоров. Лев Гумилев и затраханные народы