90-е. Жизнь на «Титанике»
Говорят, что флешмоб про 90-е запустил фонд Ельцина. По этому поводу могу лишь повторить то, что говорил много раз ранее: «Ельцин – это ад». И фото из прошлого это в целом подтверждают. Я вижу множество молодых, но некрасиво одетых и отвратительно сфотографированных людей в глазах которых читается потерянность в истории.
Разделение, касающееся оценки 90-х, проходит по простому критерию Для одних это было время возможностей. Для других – время невозможностей. Я, несомненно, отношусь к числу вторых. Когда кто-то говорит, что «при дедушке был порядок» это означает лишь одно: что такие как они получали прибыль, в том числе и на том, что таким как я не давали возможности печататься и выступать.
90-е не были фото-временем. Цифровые фотоаппараты появились лишь в конце 90-х и использовать их правильно научились не все и не сразу. А до того момента люди фотографировались где попало, как попало и на что попало. На общую блеклость времени накладывалось еще и несовершенство техники в наши дни просто непредставимое. Мы останемся потомкам в ярких красках хотя бы потому, что у инстаграма есть настройка «насыщенность», позволяющая даже из белых ночей изобразить голубое неаполитанское небо.
Лучшие фотографии 90-х сохраняет, конечно, не пленка, а память. Она, как и на фото, отрезает края, наводит фокус, нужная выдержка – и вот в твоем уме почти законченный снимок.
1990 год.
Я в нашей калужской деревне сижу на дереве с радиоприемником и книжкой набоковских «Других берегов». Карманы набиты вкуснейшим «белым наливом». Я читаю о том, как Набокова дразнили и даже били за то, что его отец – кадет и вместе с Милюковым Россию продал, а радио «Свобода» вперемежку рассказывает о гибели Викторая Цоя и дает радиоспектакль «Невозвращенец» по повести Александра Кабакова, о том как перестройка закончится диктатурой, развалом и убийствами. Картина «Невозвращенца», кстати, очень напоминает сегодняшнюю постмайданную Украину. Не рой другому яму. В «Литературной газете» на четырех листах опубликован трактат Солженицына «Как нам обустроить Россию». Листы надо каждый сложить вчетверо и получается 16-страничная брошюра, где говорятся удивительные вещи, что 11 республик непременно отделятся, Казахстан придется поделить на русский и казахский, а России, Украине и Белоруссии нужно составить союз. И все это кажется таким странным – с чего бы всем отделяться? Ну прибалты – понятно, а остальным с чего бы?
1991 год.
В телевизоре скучно умирает лебедь. Я только что вернулся с дачи наших родсттвенников, где провел месяц штудируя «Мысли и воспоминания» Бисмарка, «Цицерона» Утченко и всё такое же… Мама приносит с работы выданный для успокоения населения продзаказ: палку копченой колбасы, индийский чай и связку бананов и это жалкое зрелище лишь усугубляет ощущение безысходности. Мы невесело шутим, что в программе ГКЧП есть один полезный пункт: обещают всем выдать приусадебные участки и нам такой не помешает. Но не проходят и трое суток, как я стою на набереженой у здания СЭВ, нынешней мэрии, напротив Белого Дома. На пыльном стекле выведена пальцем чья-то шутка: «Забьем снаряд мы в тушку Пуго». Министр внутренних дел СССР Пуго к тому моменту уже застрелился (ну или его застрелили) и от этой разухабистой надписи я чувствую некоторую неловкость.
1992 год.
— Господа, куда мне вложить свой ваучер?
— Поручик Ржевский, молчать!
Я вложил свой ваучер удачней большинства соотечественников. Мы продали его за 8 тысяч рублей и в достопамятном букинисте в Столешниковом я приобрел на эти деньги «Осень средневековья» Йохана Хейзинги. С тех пор это вложение дало мне около 10 000% прибыли. Первую половину года бабушка торговала у метро какими-то консервами, пользуясь «свободой торговли», и на это мы жили. Потом мама бросила медицину и нашла работу кухарки в банке. Тут мы начали жить слегка кучеряво. Впрочем, всё, что выделялось мне, я относил в те же Столешники: «Материальная цивилизация» Броделя, 12-томник Тарле, шеститомная «Социалистическая история французской революции» Жореса и, зачем-то, подшивка газеты «Правда» за 1940 год.
1993 год.
Фотография первая. С другом Сашей и любовью Машей мы отмечаем моё 18-летие запеченным в духовке крохотным кусочком мяса. Мамин банк кончился и начался голод. Я глушу его, гуляя с девушкой за руку по старой Москве разыгрывая театрализованные диалоги на много часов. Однажды мы отправляемся за город, просто посидеть у речки. Пропускаем нужную электричку и идем до следующей станции пешком по шпалам. Жутко хочется есть, но моих денег хватает только на консервы: «печень минтая». Мы едим это, а потом пытаемся целоваться. Скоро Маше такая любовь с ботаником надоедает и она пытается сплавить меня подружке. Та честно приходит на пару свиданий, а потом признается: она лесбиянка и я её не очень интересую. Чтобы как-то загладить нелдовкость, я приглашаю её сходить на лекцию Кураева в МГУ.
Фотография вторая. Мы гуляем по парку Царицыно с девушкой Юлей из православного университета, куда я тоже поступил забив на МГу и погрузившись в чтение «Мистического богословия» Лоссокого и «Путей…» Флоровского. Она рассказывает, как ездила на электричках паломничать в Дивеево и красивым голосом поет какие-то духовные песнопения. Приехав домой, я обнаруживаю, что не работают телеканалы, по радио Гайдар истошно призывает выйти на площадь и защитить демократию. Я всю первую половину года зачем-то бегал на митинги, которые «демократы» (то есть демшиза вроде Льва Пономарева и расстриги Глеба Якунина) собирали против минимально адекватных государственников в окружении Ельцина. Эти митинги, кстати, собирали раз в десять больше народа, чем Навальный на Болотной. Поэтому я, разумеется, бросаюсь спасать демократию. Демократией оказался музыкальный обозреватель Артур Гаспарян (позднее его поймают в постели с Киркоровым), что-то вещавший с балкона Моссовета. Мы ждали, что сейчас придут красно-коричневые и нас всех убьют, но потом объявили, что пришли «наши танки».
Утром я просыпаюсь от звонка Юли: она хочет смотреть на то, что происходит у Белого Дома и пойдет со мной или без меня. Разумеется я иду с ней, мы забираемся на крышу соседнего дома, вместе с полусотней таких же идиотов. Вокруг лупят снайперы. Под огнем стоят выведенные из Белого Дома депутаты, кухарки и даже дети. Какие-то выстрелы поверх их голов. В автобусы начинают грузить «баркашевцев» с руками за голову. Я смотрю на всё это и с каждым звуком выстрела в меня вливается чувство глубокой неправильности всего происходящего. Оно усугубляется через некоторое время, когда знакомая очень гуманитарная и интеллигентная дама рассказывает, как она с друзьями развлекалась, подсчитывая секунды между мгновенной передачей звука выстрела танка на CNN и эхом долетавшим до её дома на Садовом Кольце.
1994 год.
Почти ничего не происходило, кроме того, что я начал печатать публицистику в газете «Сегодня». Был я в тот момент либеральничающим православным юношей мотивированным «Ортодоксией» Честертона и «Письмами Баламута» Льюиса. В газету я принес статью против неправославности Проханова – её охотно напечатали. Потом я принес вторую, о том, что для защиты детей от сект хорошо бы преподавать в школе основы Православия. Её не взяли, сославшись на то, что «принцип светской школы не подлежит оспариванию». Так я познал границы либеральной свободы слова.
1995 год.
Пока невеста примеряет новую фату к маминому свадебному платью, я в соседней комнате обсуждаю со своим свидетелем трактат англиканского епископа о том, что Бога нет. В кармане у меня два обручальных кольца из позолоченного серебра. На мне болоньевое пальто, которое моя бабушка берегла последние лет семь и теперь оно, конечно же, чудовищно мало. Мы садимся в желтое такси-Волгу и едем в ЗАГС. Теперь мы муж и жена и можем жить самостоятельной взрослой жизнью в тещиной квартире. Днем я слушаю радио «Максимум» периодически нажимая на кнопку записи песен, и штудирую «Города-государства Древней Руси» Фроянова пополам со «Стяжанием Духа Святаго в путях Древней Руси» Концевича.. По ночам — тайком включаю тещин компьютер и играю в «Цивилизацию».
Но вот жена получает первый гонорар за перевод любовного романа. Невероятные деньжищи: 5 миллионов рублей (примерно как 50 тысяч сейчас). Мы идем на Новый Арбат и покупаем один гамбургер на двоих в какой-то палатке (никаких макдональдсов мы тогда и не видали). С тех пор с каждого заработка мы ходили к этой палатке и покупали один на двоих гамбургер. Потом мы идем в рок-магазин и покупаем жене майку с портретом Кобейна и оптимистическим девизом: «I hate myself and want to die», а мне книгу Ильи Смирнова «Время колокольчиков. Жизнь и смерть русского рока». Мы ужасно взрослые и самостоятельные.
1996 год.
Мы идем по ночной улице к ближайшему ларьку, чтобы на последние 5 рублей купить другу пластиковый стаканчик с водкой. Он поругался с девушкой, ему плохо. Но доза водки слишком мала и, вместо того, чтобы заснуть, он полночи рассказывает нам о том, что гады-американцы вытворяют в Боснии. Удвоить дозу возможности нет, так как больше нет денег.
В конечном счете меня подобное положение достает и к преподаванию на полставки в школе я прибавляю работу в православной книжной лавке в гумкорпусе МГУ. 10% дневной выручки и вскоре можно даже купить себе у соседей-букинистов толстый словарь древнегреческого. Интересно, что даже эта нищенская «состоятельность» провоцирует панический страх перед приходом коммунистов, а поскольку с Ельциным уже всей стране всё ясно, я оказываюсь в категории лопухов, которые ведутся на разводку с Лебедем. Ко второй половине года у меня самого лавка превращается в маленький букинист, где есть даже второй том Шпенглера 1923 года издания на немецком. Нервы приходского начальства не выдерживают и меня увольняют со скандалом и формулировкой: «Торговал неправославной литературой».
Всё это вгоняет депрессию и я на наконец-то приобретенном компьютере двигаю танчики и магические армии, в то время как жена ходит по району с тяжелой сумкой и продает вахтершам чай «Кракаде».
1997 год.
Теща сказала: «Хватит!» и вот я по графику сутки через двое сижу за столом вахтера на проходной Института физкультуры на Курской. Мимо ходят бесконечные череды спортсменов, которые идут сдавать допинг-пробы, а я читаю столь подкузьмившего мне в предыдущем эпизоде Шпенглера вперемежку с «Царствованием Николая II» Ольденбурга, «Чапаевым и пустотой» Пелевина и кем-то забытым на вахте журналом для продвинутой молодежи «Ом». В журнале рассказывается про клубы, где девчонки одеваются в стиле «сиськи наружу» и танцуют под экстази, про загадочный сериал «X-files», группу «Мумий Тролль» и прочие явления инопланетной жизни… Когда все расходятся, а за большими стеклянными окнами навевает сугробы вьюга я прохаживаюсь по пустому коридору с плеером, слушая то молодого Гребенщикова.
Впрочем, у нас свои клубы. Вот я в одной очень маленькой школе консультирую девочку для семестровой работы по культурологии – мы вместе сочиняем юнгиански-мифологическую интерпретацию «Мертвеца» Джармуша. Вот на философском клубе, только что познакомившись с Константином Крыловым, мы соревнуемся в произнесении речей на свободную тему. Потому клуб, лишившийся помещения в МГУ, собирается у меня на квартире.
Вообще, если и было что-то симпатичное в 90-х, так это удивительное гостеприимство. Защищаясь от социального холода люди охотно согревали друг-друга и держали двери нараспашку. У меня, человека очень закрытого, дома всё время кто-то ночевал, за моим компьютером то играли, то печатали, я за чьим-то компьютером то печатал, то играл. Готовили «на всех кто потенциально может придти». Я изобрел рецепт «ростбифа» – покупал кусок мяса, шпиговал чесноком, резал лук, соленые огурцы и яблоки, заливал мясо огуречным рассолом и ставил в чугунной сковородке в духовку. Блюдо пользовалось у гостей невероятным спросом.
Вахта моя закончилась досрочно и постыдно. Однажды пришли восточные мужчины в длинных халатах, с бородами и в тюбетейках и спросили где директор. Я, в полной уверенности советского пионера, что это официальная делегация из Средней Азии их пропустил. Они пришли к директору, достали нож, и попросили им помочь хотя бы 500 рублями, после чего вежливо сказали спасибо и ушли. Все отделались легким испугом, но нашу оказавшуюся бесполезной в моём лице вахту заменили на вневедомственную охрану.
1998-99 годы.
В деревню Гадюкино провели интернет и неожиданно началось сжатие разреженного и усталого русского социального пространства и стали создаваться сотни и тысячи новых связей и ситуаций. Можно было до одури спорить с язычниками об истине Христианства на форме Юрия Никитина «Корчма», куда меня коварным маневром затащил Константин Крылов, а потом сходиться на платформе русского национализма. А потом узнать, что твои тексты распечатывают и раздают почитать по студенческим общежитиям. Можно было собирать петиции в поддержку сербов и передавать их в посольство Югославии, а потом срывать затеянную Гельманом и Носиком пронатовскую интернет-кампанию. Можно было познакомиться с девушкой по интернет-анкете, страстно целоваться на первом свидании, в конце дня поссориться, а спустя два года снова встретиться и пожениться. Можно было открыть редактор html-страниц в браузере «Нетскейп навигатор» и создать свой первый сайт «Русская Доктрина». Можно было сочинить националистическую брошюру, подбить кандидата в депутаты Госдумы, известного либерала, её подписать и наслаждаться эффектом.
Мы пережили какую-то революцию, где в точке сингулярности сошлись информационный переворот, национализм и антиамериканизм, примаковско-маслюковская нелиберальная экономическая политика и зарождение феномена Путина. На рубеже 1998-99 начались «недевяностые» короткий коридор возможностей и свободы. Девяностых больше нет. Это было недоброе время скованного русского атланта и оно уже не вернется.
Культура 90-х.
Могу назвать 9 безусловно позитивных культурных явления 90-х
1. «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Фильм Стоппарда и постановка спектакля в театре Маяковского. Хотя пьеса была написана орденоносным шпионом еще в 60-е, постановки передавали именно ситуацию 90-х.
2. Орден куртуазных маньеристов. Хулиганящие эстеты и снобы, писавшие о женщинах, шумерах и империи. Их покровителем был националист Севастьянов. Участник Бардодым погиб защищая Абхазию. А Степанцов сочинил гениальный гимн империи.
3. Сериал «Горец» был лучшим из всего что шло по ТВ. По драйву он был сопоставим лишь с Шерлоком и Игрой Престолов.
4. «Чапаев и пустота». Единственный гениальный роман Пелевина после которого ему было лучше бросить писать. За поверхностным буддийским ерничеством там было серьезное философское и психопатологическое напряжение.
5. «Титаник» Наутилуса — абсолют музыки 90-х. Особенно хорош был концертный вариант с барабанщицами. Историософские «Колеса любви» я могу слушать бесконечно.
6. «Титаник» Дэвида Кэмерона. 90-е вообще были эпохой Титаника. Это был абсолют зрелищного кино. Потом уже не то из-за компьютерной графики. На этот фильм ходили раз по пять с бывшими, настоящими и будущими которые все плакали.
7. «Волшебная гора» — главный журнал культурного и метафизического сопротивления. Официальная идеология — геноновский традиционализм. Артур Медведев печатал там от песен Сергея Калугина до докладов Крылова.
8. Кураев. Его лекции в МГУ были не столько религиозным, сколько культурным явлением, создавая уникальный интеллектуальный драйв. И потом Кураев остановил оккультную волну, добившись анафемы на Рерихов и Ко. Увы, сейчас он с начала десятых по сути предал Церковь. Началось с Пусси.Райот, закончилось облизыванием стамбульского ересиарха. Впрочем, и со многими другими явлениями 90-х повторилась та же история.
9. «Мертвец». Гениальное философски-мифоритуальное кино — фантастический сплав черно-белой пластики, музыки, и великолепного Джонни Деппа.
Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:
www.patreon.com/100knig
Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.
Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту
4276 3800 5886 3064
или Яндекс-кошелек (Ю-money)
41001239154037
Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.