Егор Холмогоров. Мысли о русском фольклоре
Дата: 04.12.2013 в 17:06
Рубрика : Публикации
Метки : Борис Гребенщиков, гусляры, Егор Холмогоров, Мельница, миф, ритуал, русские, русский фольклор, традиция, филимоновская игрушка, Хелависа
Комментарии : Один
Появление в сети ролика замечательного русского флеш-моба (адмирал Шишков сказал бы «молниеносного совокупления») который организовал Государственный Академический Сибирский Русский Народный Хор в разных городах Сибири вызвало бурю эмоций. От предсказуемого восторга большинства до недовольства, к примеру, любителей лезгинки. Это ведь только они «просто танцуют», а если танцуют русские, то они, конечно, делают это с умыслом. Ну и леший бы с ним. Гораздо важнее то, что даже такие казалось бы омертвевшие и застывшие структуры, как советский академический фольклор оказались способными на организацию яркого, жизненного, подлинно народного действа.
Эта акция вновь ставит перед нами вопрос: что такое русский фольклор? Это пустая матрешка или возможность подлинной живой мобилизации народа на осуществление своей культуры? Этим летом я записал некоторые размышления на данную тему, которые еще не были опубликованы и которые мне хотелось бы донести до своего читателя.
Для народного творчества (или фольклора) характерны следующие определяющие черты
а. Непрофессионализм, не специализм. Как правило народные произведения создают люди не являющиеся специалистами культуры. Фольклорное творчество противостоит в этом смысле творчеству профессиональных поэтов, художников, композиторов и музыкантов и т.д. Непрофессионализм в данном контексте ни в коем случае не означает низкого качества, но только то, что народный творец – как правило не «специалист», хотя бывают и исключения.
б. Относительная анонимность. Народное творчество как правило анонимно и не выдвигает на первое место фигуру автора. Разумеется, мы знаем отдельные выдающиеся фигуры в народном творчестве, но, как правило, это не авторы, а исполнители (например – исполнители русских былин чьи имена сохранились при записи), однако как целое стихия народного творчества не приемлет авторского начала и не одобряет гордыни и стремления сделать себе имя на ниве фольклорной культуры.
в. Подвижная традиция. Народное творчество, как правило, глубоко традиционно и строится на воспроизведении столетних и тысячелетних образцов, некоторой архаизации, даже если речь идет о современных произведениях. Эта традиция носит не формальный, но мифоритуальный характер, то есть связана с воспроизводством глубинных архетипических представлений о бытии, мире, человеке. Через народное творчество человек в своем собственном восприятии обращается к основам бытия через переданные ему священные символы. В то же время эта традиция исключительно подвижна. В традиционную форму может встраиваться актуальное (вплоть до политического) содержание, традиционные сюжеты воплощаться в модерных формах. Совершенно непредставимо понятие «границы» для подлинного произведения народного творчества. Каждое исполнение или воспроизведение дает новому исполнителю абсолютную свободу обращения с материалом, но и созданное им произведение не имеет ни авторства ни границ и может быть в свою очередь изменено. Таким образом фольклорная традиция в целом очень устойчива, а каждый элемент её исключительно подвижен.
Фольклор является для традиционных сообществ в которых он живет действительной живой жизнью не только средством эстетического оформления окружающей действительности или творческого самовыражения человека, но интенсивным средством социальной коммуникации, самоуправления и самоорганизации. Понимание этого факта проливает свет на многие произведения народной культуры, которые имеют не только эстетическую или, к примеру, ритуальную, функцию, но и, прежде всего, функцию социальной регуляции: задание позитивных и негативных образцов, описание и оценка основных жизненных сценариев, нравоучение, наконец – беспощадная народная сатира. Прекрасный пример такого функционирования фольклора в общине приводит А.Н. Энгельгардт в своих письмах «Из деревни»:
«Зеленая рутушка, желтый цвет, Что тебя, Сидорка, долго нет, Давно тебя Анисья к себе ждет… поют бабы. Бабы решили, что Сидор, молодой парень из соседней деревни… непременно должен в нынешнем году жениться, потому что, за выходом замуж сидоровой сестры, в его двор нужна работница. Бабы решили, что Сидор должен жениться на молодой девушке из той же деревни, Анисье, которой в нынешнем году тоже следует выходить замуж. Сидор, слушая песни, ничего, только ухмыляется, но одна из моих работниц, солдатка, которая находится с Сидором в интимных отношениях, не может скрыть своей досады. Бабы его замечают и с особенным наслаждением «точат» солдатку. Прокричав «рутушку», бабы заводят:
Переманочка уточка
Переманила селезня
На свое озеро плавати,
Но не я ж-то его манила,
Сам ко мне селезень прилетел,
На меня, утицу, глядючи,
На мои тихие наплывы,
На мои серые перушки,
На сизые крылушки.
Перепросочка Анисья
Перепросила Сидора
На свою улицу гуляти.
Нет, не я его просила,
Сам молодец ко мне пришел,
На меня, девицу, глядючи и т. д.Солдатка из себя выходит. Сказать бабам ничего нельзя, придраться не к чему, а бабы, понимая это, так и пробирают, так и пробирают: Анисья-то и молода, Анисья-то и хороша, Анисья-то Сидору под пару, толкуют бабы и опять заводят песню. В каких-нибудь две недели капустенских вечеров солдатка, женщина тихая и добрая, озлобилась до такой степени, что и не подходи к ней: взбесилась говорит Авдотья, похудела, почернела; со всеми ссорится, бранится, придирается к пустякам, а не на ком сорвать злобу, так мучит свою грудную дочку — плод преступной любви. Совсем одурела баба, да оно, впрочем, и понятно. Дошло до того, что солдатка пришла наконец ко мне просить расчета…
— Пожалуйте мне расчет, А. Н. Всем я вами довольна, а жить больше не могу. Обижают меня все.
— Кто ж тебя обижает?
— Все обижают, старуха обижает, — все не так, говорит, делаю; скотница обижает; все обижают…
Жалко мне ее стало: уж, должно быть, хорошо ее бабы пробрали, если она решилась уйти и расстаться с Сидором».
Русское народное творчество, русский фольклор исторически носят прежде всего сельский, аграрный, крестьянский характер. Это связано с тем, что вплоть до XX века русская цивилизация оставалась преимущественно аграрной цивилизацией, а традиции городского фольклора (см. к примеру «Моление Даниила Заточника»), сопоставимого с западноевропейскими образцами, такими как «Роман о Лисе», фактически погибли вместе с крахом ранней городской цивилизации на Руси после монгольского нашествия. Новый городской фольклор, сложившийся к XVII в. был перебит петровскими реформами, резко изменившими образ жизни горожан. Наконец, весь ХХ век в город непрерывно прибывали новые и новые волны крестьян, так что городской фольклор стал неотличим от сельского, а с другой стороны возникли такие уродливые и оказывающие исключительно негативное влияние на русскую культуру явления как «пригородный» и «блатной» фольклор. Расценивать исторически сложившееся уравнивание русской народности с русским крестьянством как однозначно позитивное явление не приходится. Городская народная культура – важная составная часть народных культур всех развитых народов. Но факт остается фактом – в русском случае живая народная культурная традиция – это традиция крестьянской культуры. Сформировавшийся эталон русской народности – это крестьянская народность.
Кстати, о «шансоне» (блатняке). Существует устойчивый соблазн «быть честными» и «признать», что именно он-то и является сейчас «русской народной культурой». С соблазном этим надо решительно бороться. Широкая распространенность блатняка – это заместительная рубцовая ткань на месте народной культуры, а не культура народа. Народная культура всегда связана с традицией, причем на языке этой традиции высказываются глубинные пласты мировоззрения этноса, причем в яркой символической форме. Никаких точек соприкосновения с русской народной традицией у блатняка не было и нет. Различаются подразумеваемая система ценностей и система поэтических образов. Наиболее близкие к блатняку образцы народной поэзии «Кудеяр», «Славное море священный Байкал», «По диким степям Забайкалья»… являются плодом авторского поэтического творчества представителей прогрессивных, антиправительственных кругов русской интеллигенции – Некрасов, Давдов, Кондратьев, полностью укладывающихся в установку эттой интеллигенции «Зовите Русь к топору». Блатняк сформировался именно как предельная деградация и примитивизация авторской поэзии («есенинщины») и совершенно чужд мифоритуальным корням русской народной традиции.
Крестьянский характер русского фольклора придает ему некоторые специфические черты во влиянии на общественное самосознание и социальную организацию. Русский фольклор жестко привязан к аграрному циклу, к материальным потребностям, быту, жизненному ритму и мировоззрению крестьянства. Он воспроизводит социальную модель в которой консервативное начало превалирует над инновационным, доминирует архаическое мировидение, порой переходящее границу суеверия. В то же время именно крестьянская модель зачастую завышает ценность и привлекательность «городской» жизни и ухода в город, трактуемого как «отречение» от крестьянской модели жизни и ценностей (а это приводит к восприятию урбанизации как требования отказа от собственных культурных и этнических корней). Романтическое восприятие крестьянского быта крайне редко присуще самому крестьянину.
Урбанизация, коллективизация, наступление советского «нового быта» в значительной степени уничтожили целостность русской фольклорной традиции. Были разрушены по большей части те естественные сельские сообщества, где традиция сохранялась, на крестьян обрушились новые культурные образцы из новых медиа – радиоточка, кино, затем – телевидение. Эти медиа создали струю квази-народной культуры – от песен, сочинявшихся для фильмах о колхозников профессиональными советскими композиторами и поэтами-песенниками, до задаваемых киногероями поведенческих образцов. Таким образом, за редкими исключениями, непосредственная народная культурная традиция была вытеснена на окраины народного сознания, став там добычей этнографов-фольклористов. Место народной культуры заняла советская медиапродукция.
Одновременно с этим произошла «профессионализация» народного творчества. Фольклор стал уделом не крестьянских или городских общин (там на свадьбах все больше начинали петь песни из кино), а выделенного слоя специалистов – исполнителей народных песен, художников народных промыслов и т.д.). Специализация фольклора закреплена была появлением целых факультетов народного искусства в культурных вузах и техникумах. Фольклор стал составной частью профессионального культурно-бытового обслуживания населения. При этом жизнеспособность такого русского фольклора приходилось во многом поддерживать искусственно в целях поддержания иконы «Дружбы народов Советского Союза». Поскольку у других народов СССР – на Кавказе в Средней Азии, даже на Украине, аграрный строй общества сохранился гораздо лучше, а значит и сохранялись живые фольклорные традиции, а в некоторых республиках – на той же Украине, в Прибалтике, фольклор стал отчасти знаменем националистического сопротивления, поддержания сепаратистских настроений, то в советском культурном пространстве приходилось поддерживать нарядный образ русского фольклора, чтобы он не терялся на фоне других народов (подобная потерянность вызвала бы нежелательные вопросы о своем положении в СССР у самих русских).
Разумеется нельзя однозначно расценивать профессионализацию народного творчества (одновременно с музеефикацией и письменной фиксацией его аутентичных образцов) как что-то однозначно негативное. Очень часто это был единственный способ спасти ту или иную народную художественную традицию. Так произошло, к примеру, с Филимоновской игрушкой. Фактически от прекращения эта народная традиция была спасена одним человеком – Н.В. Денисовым, организовавшим переезд старых мастериц из Филимоново в город Одоев, обучение ими молодых художников с факультетов народного творчества (интересно, а чем до того занимались эти факультеты?) и переселение части обученных в Одоев же.
Благодаря этой спасательной операции филимоновская игрушка пережила 1960-90-е годы, с тем, чтобы в 2000-ных начать широко распространяться и превращаться в один из «брендов» Тульской области. При этом, отметим еще раз, как культурное явление филимоновская игрушка присутствовала во всех справочниках и альбомах по народной культуре весь советский период, но сохранением этого промыла до Денисова никто не заинтересовался. Да и парадоксальна сама постановка вопроса о сохранении живой народной художественной традиции, который в естественной среде просто не встал бы.
Крайне негативное влияние на русское народное творчество оказало такое явление как «Интурист». Начав с 1960-х интенсивно привлекать иностранных туристов в СССР, в частности на маршруты «Золотого кольца» (само по себе «Золотое Кольцо» было исключительно важной спасательной операцией для древнерусской архитектуры и живописи) и частично инициировав определенную западную моду на русский стиль, советская туристическая монополия вольно или невольно оказалась заказчиком примитивного, плакатного, однобокого образа русского фольклора из серии «кокошник-балалайка-водка-березка». В интуристовском варианте русская народная культура окончательно деградировала до «экспортных культур» индейцев и папуасов, лишенных всякой живой связи с народной жизнью. Но если в Третьем мире экспортные культуры и их стиль были хотя бы средством заработка для населения (и были «живы» хотя бы в этом смысле), то по советским условиям Интурист создал, по сути, бюрократическую структуру для имитации русского народа и его творчества перед обеспеченными иностранцами. Эта имитативность вызывала и по сей день вызывает у образованных слоев русского общества значительное отторжение всего что кажется минимально похожим на туристическую имитацию русского фольклора, а зачастую некритическое отторжение русского народного творчества как такового, что уводит из него немало талантливых людей.
Этот выхолащивающий административный контекст привел к тому, что СССР был в значительно меньшей степени затронут «фолк-ривайвалом» характерным для мировых культур и особенно западной культуры начавшимся в 1970-е годы. Характерно уже то, что «хедлайнером» советского движения в этом направлении были белорусские «Песняры», а ни одного ВИА убедительно работавшего с великорусским материалом не было (чисто из педантизма – была одна крупная удача у «Ариэля» — «Порушка-Параня», где удалось локальный напев вывести в число наиболее узнаваемых, служащих визитной карточкой, русских народных мелодий, еще любопытный факт – весьма изысканный альбом Градского «Русские Песни» массовым культурным событием не стал).
За пределами официозных ВИА, неофициальный русский рок и вовсе если и воспроизводил фольклорные мотивы, то только западные, заимствованные у западных рок-групп. Редким исключением стали периодически использовавшие русские мотивы Александр Башлачев и осуществившая изысканный синтез настоящего фольклора и беспощадного панка Янка Дягилева (история с отказом в табличке в Новосибирске приобретает в этой связи особенно анекдотичный оттенок – место Янки в рок-поэзии и просто поэзии огромно и носит никак не локальный и поколенческий характер).
Падение советской культурной организации привело к целому ряду существенных изменений в функционировании русского фольклора (точнее оставшегося за советское время его призрака). Здесь можно выделить несколько основных тенденций.
Дефолт официального фольклора в связи с экономическими трудностями и сокращением бюджетного финансирования. Хотя, как показал пример с флещш-мобом с которого мы начали разговор, если этой темой заниматься, то и на этом фронте можно достичь успехов.
Воздействие рынка определяющего всё формулой: «востребовано то, что хорошо продается». Это воздействие имеет две стороны. Позитивная – рентабельным становится народное декоративно-прикладное искусство, покупаемое уже не только иностранцами на Арбате, но и своими гражданами по всей стране. Это позволяет мастерам не только сосредоточиться на вполне окупающем себя промысле, но и привлекать учеников, которые могут рассчитывать на то что прокормят себя этим ремеслом. То же можно сказать и, к примеру, о талантливых музыкантах, которые при минимальной пробивной способности собирают значительную публику. Вплетение фольклорных мотивов и ориентация на русскую народную культуру оказывается серьезным фактором улучшающим привлекательность предложений на рынке от строительства загородных домов до мультфильмов про богатырей. Негативная сторона рыночных процессов состоит в крайнем падении качества фольклорной или околофольклорной культурной продукции. Основной закон российского культурного рынка «пипл хавает» сказывается на народном творчестве особенно разрушительно порождая, скажем, в музыке явления на стыке фольклора и блатняка.
Постмодерн. Крушение советской системы совпало с началом освоения в России культурных достижений постмодерна с его интересом к архаичным традициям, фольклорным мотивам и вплетению их модернистские культурные формы. Это дало скорый и в целом положительный результат для русской культуры, особенно для рок-музыки и литературы (в художественной культуре фолк-постмодерн не смог противостоять влиянию насаждаемого Гельманом концептуализма). Первым классическим памятником постмодернистского фолк-рока является «Русский альбом» Бориса Гребенщикова, где народные и православные мотивы органично вплетены в характерную для БГ высокую поэзию. Хотя для самого БГ это осталось крайней точкой сближения с русским фольклором, по его пути идут многие, хотя такой же степени органичности слияния фолькорных мотивов и современной поэзии никто пока не достиг.
Практически вся фолк-волна, особенно сильно поднявшаяся в середине 2000-ных, была построена на этом постмодернистском принципе смешения различных культур и традиций, где фольклорные мотивы используются для декорирования авторской музыки и текста. Именно в таком ключе протекает деятельность самого крупного представителя нашего фолк-рока – Хелависы и ее группы «Мельница». Все более постмодернистский характер приобретает и репертуар Пелагеи (хотя она же периодически обращается к очень аутентичным и редким народным образцам). Более прямое, в стилистике «римейка», обращение к русскому фольклору – проект «Соль» «Нашего радио». Однако ахиллесовой пятой этого проекта стал тот факт, что значтельная часть отобранного для «римейков» материала представляла собой не действительный русский фольклор, а авторский квази-фольклор XIX века со включениями цыганского фольклора, который при советском переформатировании русского фольклора в советский период (условно говоря – под репертуар Лидии Руслановой) вытеснил большую часть собственно народных русских песен.
Еще одним существенным фактором фолк-возрождения стало распространение среди молодежи (правда значительной части реконструкторов сейчас уже давно за 40 и даже за 50) реконструктурского движения. Это общеевропейский и даже общемировой формат, который ориентирован на фэнтези-культуру и средневековье. Уже один этот факт требует обращения к фольклорным мотивам. Наряду с ориентацией на западно-европейское средневековье и кельтику (именно кельтское возрождение и запустило все эти процессы в Европе, что очень чувствуется и по сей день) реконструкторы быстро перешли и к освоению северных мотивов (викинги) и древнерусских мотивов, что предопределило обращение к русскому народному творчеству в самом широком спектре и, прежде всего, материальной культуре – костюм, личные вещи, изделия из металла и гончарная продукция, имитации оружия, старинная кухня и т.д. На этом фоне возникают, хотя и более редки, попытки обращения к древнерусским культурным формам – вплоть до возрождения сказительства и гуслярства.
Это предопределяет интерес к возрождению в современных условиях древнерусского ремесла и, мало того, создает устойчивый рынок для потребления продукции этого ремесла. Конечно, в России он пока более экзотичен, чем в Западной Европе, где реконструкторские ярмарки поражают своим размахом и впечатляющим товарооборотом, но постепенно этот рынок растет. Мы имеем здесь впечатляющую картину, когда большие группы горожан, не имея в большинстве случаев реальной связи с фольклорной традицией, не ориентируясь на официальный фольклор прошлого столетия, стремятся к возрождению этих традиций, превращают фольклор в часть органической жизни весьма разветвленной и многочисленной субкультуры.
В условиях резкого разрыва с корнями после урбанизации и советизации ХХ века, русский народ нуждается в полноценном перезапуске народного творчества именно в качестве народного, то есть непрофессионального, условно анонимного, имеющего собственные социально-регулятивные функции и гибко связанного с мифоритуальной традицией. Подобный перезапуск возможен только в одном случае, если в центре этого перезапуска окажутся дети (сейчас народное творчество воспринимается как отдушина для провинциальных пенсионеров). Начиная с детского сада им необходимо прививать элементы народной культуры, приобщая к ней как к естественному языку творчества. Творческая активность ребенка – рисование, пение, попытки стихотворного творчества должны быть тесно связаны с обучением основам того художественного языка, культурным кодам и символам, которые и создавали в течение тысячелетия репродуцирующую матрицу русской народной культуры. Для выпускника российской школы через «сто дней после детства» язык русского фольклора должен быть естественным культурным языком, прочно вплетаться в ткань его воспоминаний и его навыков эстетического творчества и ручного труда.
Какой бы мне виделась политика русского национального государства в области фольклора? (Впрочем, если возможно начать сейчас, нужно начать уже сейчас)
а. Все имеющиеся в распоряжении государства связанные с русским фольклором силы должны быть брошены именно на работу с подрастающим поколением. Причем не по принципу отбора лучших в целях профессионализации, а напротив – по внедрению основных навыков народного творчества – пение, танец, искусство и рукоделье в повседневную развивающую деятельность ребенка.
б. Преподавание эстетических дисциплин в школе должно приобрести отчетливую ориентацию на русский фольклор – не абстрактное рисование, а воспроизведение народных мотивов, образов и узоров, не абстрактное пение, а освоение русской народной музыки, — не абстрактный труд, а, к примеру, расписные ложки, вышивание, гончарство и т.д. И в школе и за её пределами в любой точке детской культуры – выжившие дворцы творчества, парки, музеи, детские мероприятия, должны быть доступны многочисленные мастерклассы по фольклорным дисциплинам.
в. Освоение и реанимация народного творчества детьми должно приобретать соревновательный характер. То есть нужны постоянные состязания хоров, ансамблей, поэтические состязания, выставки и ярмарки рукоделья.
г. Очень большое внимание следует уделить популяризации древнерусской литературы и среди молодежи (как в школьно программе, так и вне её) и среди прочих образцов. Должны быть доступны хрестоматии, оригиналы, переводы, адаптации, пресказы и римейки древнерусских текстов, так, чтобы их образная и языковая ткань была частью повседневного культурного багажа.
д. Итогом этого перезапуска должно стать культурное переоснащение молодого поколения, доведение имеющегося у них фольклорного культурного инструментария и навыков в трудовой деятельности до нормальных значений, когда фольклорные формы станут одним из естественных культурных языков русской молодежи, частью её повседневного опыта и удобным языком культурного самовыражения. Когда это буде достигнуто (а достаточно воспитать так имеющимися в распоряжении государства средствами хотя бы одно поколение), мы обнаружим обращение к фольклорным традициям уже не как к экзотике или к внешней официозной народности, а как к естественному средству социальной саморегуляции и самоорганизации. Язык фольклора станет средством внутригрупповой коммуникации, а не частью лишь внешнего и необязательного эстетического пространства.
В заключение, еще одно методологическое замечание. Важная ошибка, которую вслед за националистами всего мира долгое время деали и русские националисты и патриоты в отношении к народной культуре. Эта культура рассматривалась как инструмент создания и укрепления идентичности. «Ты русский и поэтому должен любить русскую народную музыку, одеваться в косоворотку и т.д.» Как следствие «самопринуждение к русскости ради идентичности» носит крайне поверхностный характер не заходя дальше внешней атрибутики и возникновения субкультуры, которая производит такую атрибутику.
На самом деле более важна не идентичность (которая может и обходиться без чрезмерной внешней символики), а культурный язык и способность человека воспроизводить свою культуру в себе в спонтанном творчестве, которое имеет место в жизни самого далекого от кульурного специализма человека. Важно не только и не столько то, что ты поешь на площадях, сколько то что ты поешь в душе.
Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:
www.patreon.com/100knig
Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.
Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту
4276 3800 5886 3064
или Яндекс-кошелек (Ю-money)
41001239154037
Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.