Роберт Пенн Уоррен.
Вся королевская рать
Победа Дональда Трампа на президентских выборах в США в год семидесятилетия знаменитого романа Роберта Пенна Уоррена несомненно вызовет новую волну интереса к «Всей королевской рати». Не удивлюсь, если уже появилось переиздание романа с портретом Трампа на обложке – слишком уж напрашивается сходство между двумя политиками популистами – Вилли Старком и Дональдом Трампом, при всей разнице между мужем учительницы из американской глубинки и блистательным нью-йоркским миллиардером.
«Вся королевская рать» – это классика американской литературы, образы которой подвергаются бесчисленному рецитированию. Количество книг, где, именно вслед за Уорреном, используется формула «вся… рать» не поддается пересчету. Насколько неожиданными могут быть реминисценции показываает вот какой факт: драматическая коллизия ведущая к трагической развязке у Уоррена и драматическая коллизия ведущая к красной свадьбе у Джорджа Мартина начинаются с того, что младший Старк не хочет жениться на дочке Фрея.
В пантеоне типических героев мировой литературы Вилли Старк занял почетное место — где-то рядом с шекспировским Ричардом III. Отныне любого политика-популиста, готового быть своим парнем для избирателей и держать в страхе истеблишмент, именуют «Вилли Старком». Но если как у писателя у Уоррена в американской литературе есть множество гораздо более успешных конкурентов, — Фолкнер, Фицджеральд, Хэмингуэй, то как у политического романа у «Всей королевской рати» конкурентов нет не только в США, но и, пожалуй, во всей мировой литературе. Это – главный политический роман в истории.
Парадоксально, но в своей основе это выдающееся произведение представляет собой довольно банальный клеветон, ориентированный на вполне конкретный политический заказ – уничтожение памяти о Хьюи Лонге – губернаторе Луизианы, сенаторе США (единственном убитом в должности), конкуренте Франклина Рузвельта в составе Демократической партии США.
Лонг стремительным метеором пронесся по небосклону американской политики рубежа 1920-30-х и оказался настолько опасен для истеблишмента, что подвергался постоянным клеветническим нападкам при жизни, включая обвинения в «фашизме».
Еще при жизни Лонга спивающийся Синклер Льюис сочинил заказной роман «У нас это невозможно», где Лонг был изображен в виде американского Муссолини, Берцелиуса Уиндрипа, приход которого к власти превращает США в диктатуру латиноамериканского образца. Смысл романа, и созданной на его основе пьесы, был вполне прозрачен – представить Франклина Делано Рузвельта как спасителя демократии в Америке от фашистской гадины. В 1936 году рузвельтовское «Управление общественных работ» (WPA), в период «нового курса» руководившее трудовыми армиями полутоталитарного образца, ставила спектакли по пьесе Льюиса по всей стране.
Впрочем, к тому моменту «фашистская угроза» уже стала абстрактной – убитый Хьюи Лонг лежал в могиле, причем ответственность за его странную смерть и тогда и сейчас возлагалась многими на Секретную Службу США.
Чем же Хью Лонг так насолил американскому истеблишменту? Прежде всего тем, что на посту губернатора Луизианы в 1928-32 заложил основы современного социального государства, реально ориентированного на интересы большинства – наиболее бедных слоев населения этого штата глубокого Юга.
«В штате было построено более 14000 км новых дорог; 111 новых мостов, включая мост через Миссисипи; — пишет Н.В. Овчинников в книге «Борьба за Америку в 1930-х», — организовано распространение бесплатных (т.е. финансируемых штатом) учебников для школьников, бесплатных ночных курсов для взрослых по ликвидации неграмотности; расширена сеть бесплатных медицинских услуг и благотворительных госпиталей; построена новая дамба, новый аэропорт у Нового Орлеана, один из крупнейших в стране; новый Капитолий. Был ликвидирован избирательный налог; снижены налоги на собственность и цены на общественные услуги; введён мораторий на выплату долгов по закладным (в условиях Депрессии), созданы многие рабочие места».
Каким образом Лонг всё это финансировал в условиях депрессии, ухитряясь еще и сокращать налоги? Он увеличивал долг штата, принимая новые обязательства. Но почему тогда Луизина так и не прогорела? Дело в том, что Лонг брал кредиты и обязательства, но под обеспечение налогами. А налоги вводил на сырье, которое нефтяные корпорации качали из штата. Не было человека, которого сильнее бы ненавидели в «Стандард Ойл», чем Лонг.
Лонг придерживался политики «максимум налогов для корпораций, минимум – для бедняков», тем самым он увеличивал и свою электоральную базу. Отмена подушного налога в Луизиане позволила зарегистрироваться в качестве избирателей множеству белых бедняков и чернокожих. Вопреки традициям «южных демократов» Лонг категорически выступал за демонтаж системы расовой сегрегации.
Чтобы защитить семьи от потери домов во время Депрессии, Лонг объявил временный мораторий на выплату долгов по закладным.
«Финансовая политика администрации Лонга предотвратила закрытие банков, что спасло тысячи жителей штата от потери их вложений. Из 4800 банков США, закрывшихся между 1929 и 1932, только 7 были луизианскими, притом небольшими . Если какой-либо банк оказывался в затруднительном положении — не мог выплатить сразу вкладчикам деньги, Лонг звонил в более благополучные банки и предлагал-требовал оказать помощь. При этом президент банка знал, что если он откажется, то вскоре у него появиться ревизионная комиссия от штата, которая обязательно найдёт какие-нибудь нарушения».
Разумеется деятельность Лонга встретила в штате значительную оппозицию со стороны традиционного политического истеблишмента. Против него велась массированная информационная война, газеты сравнивали его с большевиками. Был создан «женский комитет» Луизианы сочинявший петиции с жалобами на Лонга в Сенат и протестовавший против публикации его автобиографии. Уже в 1929 была предпринята первая попытка импичмента губенрнатора, а в мае 1934 оппозиция в легислатуре штата решила произвести антилонговский переворот (сам Хьюи к тому моменту был сенатором, но штатом управляли его люди), но он провалился.
«К концу 1934 года оппозиция Х. Лонгу перестала надеяться на парламентский путь изменения ситуации. С конца 1934-го и в течение 1935 г. оппозиция обсуждала насильственное свержение Хью Лонга и создала военнизированную организацию «The Square Deal Association», силы которой были сконцентрированы в округе Баттон-Ружа. Когда под их давлением были не допущены к работе все служащие округа и захвачено здание суда, губернатор О.К. Аллен ввел чрезвычайное положение и вызвал Национальную гвардию. Члены этой организации были в заговоре с целью убийства Хью Лонга. Один свидетель рассказывал, что ему предложили 10 000 долларов за выполнение заказа» – Пишет С.В. Петров в статье «Деятельность Хью Лонга на посту сенатора США» (см. также диссертацию того же автора).
Нельзя не отметить поразительный факт – обвинявшие Лонга, всегда действовавшего только политическими средствами, в «фашизме» и сравнивавшие его с Муссолини, не только попытались произвести вооруженный переворот и создали военнизированную организацию, но и назвали её максимально созвучно со «сквадрами» чернорубашечников.
С оппозицией в штате Лонг, скорее всего, справился бы. Но, на своё несчастье, он перешел дорогу и федеральному правительству и лично президенту Рузвельту – всё той же своей неуемной активностью в интересах бедного люда.
«В марте 1933 года, почти сразу вслед за принятием чрезвычайного закона о банках, администрация предложила провести сокращение жалования федеральным служащим и пенсий военным пенсионером, общей суммой на 0,5 миллиарда долларов. Это изъятие денег из карманов среднеоплачиваемых и малообеспеченных граждан — вместо налогообложения богачей — прямо противоречило политическим взглядам Лонга, и он голосовал против законопроекта, обвиняя администрацию, что они предложила его «под влиянием Моргана и Рокфеллера» (Ср.: «Я не понимаю, почему наши ветераны н вдовы солдат должны отдавать свои пенсии для финансовых выгод международных стервятников, ограбивших наше казначейство, обанкротивших страну…» (Л. Макфадден, выступление в палате представителей США, май 1933 г.)). Кроме Лонга, против законопроекта голосовали ещё 12 сенаторов; те же, кто поддержал его предложение о «децентрализации богатств».Лонг продолжал защищать в Конгрессе интересы среднего класса американцев. Весной 1934 года он выступал в поддержку закона Фрезера-Лемке, распространившего условия банкротства на фермерские хозяйства. Согласно этому закону, если фермер не мог выкупить закладные, он имел право заявить о банкротстве, и после оценки его имущества чиновниками, выплатить кредиторам (сниженную) стоимость долга; сама выплата откладывалась на 5 лет (Билль был принять Конгрессом 28 июня 1934 г., но в мае 1935 г. Верховный суд признал его неконституционным. В августе 1935 г. Конгресс принял измененный вариант закона Фрезера-Лемке, в котором мораторий на выплату фермерской задолженности ограничивался 3-летним сроком. Этот закон не встретил возражений у Верховного суда.). В мае 1935 года Лонг поддержал билль Патмана о выплатах для военных ветеранов. Билль прошёл сенат и палату представителей, но Рузвельт наложил на него вето. Сразу после этого Лонг выступил с критикой президента. Он заявил, что в Первой мировой войне американцы «воевали за интересы больших банкиров», а сейчас те же банкиры, «всё тот же Барни Барух» и другие посоветовали Рузвельту наложить вето и ограбить ветеранов. «Рузвельт всегда спешил на помощь банкирам, но ничего не сделал для солдат», заявил Лонг».
В общенациональном масштабе известность Лонгу принес радикальный проект уничтожения имущественного неравенства в США, один из, пожалуй, наиболее амбициозных и реалистичных «левеллерских» проектов в истории. Лонг предлагал ввести конфискационный налог на доход свыше 1 млн долларов и на наследства свыше 5 млн. долларов и направить эти средства на обеспечение каждой американской семье прожиточного минимума в 5 тысяч долларов.
Наряду с прожиточным минимумом Лонг предлагал ввести пенсионную систему с 60 лет, сократить продолжительность рабочего дня, тем самым избавив страну от перепроизводства, зато увеличив потребление (когда человек не работает он потребляет). Таким образом, программа Лонга была не каким-то абсурдным популизмом, а вполне продуманной политикой выхода из кризиса за счет стимуляции эффективного спроса и сокращения неравенства до уровня, при котором образование финансовых «тромбов» было бы невозможным.
Кампанию за прераспределение богатств «Share our wealth» Лонг вел напористо и изобретательно. Его лозунгом было «За то чтобы каждый человек был королем и никогда не носил короны», от которого веет старым добрым народным утопизмом. Он сочинил песню «Каждый человек — король» и ролик с нею показывался в кинотеатрах перед сеансами. Представлялось несомненным, что на выборах 1936 года он выдвинет свою кандидатуру на пост президента от демократической партии. Тем самым перейдя дорогу FDR. Видимо это и решило судьбу Лонга.
10 сентября 1935 года доктор Карл Вейсс младший выстрелил в Лонга в Капитолии Луизианы и немедленно был изрешечен охраной сенатора. Через два дня Лонг скончался в госпитале. Вокруг смерти сенатора существует масса теорий заговора – вовлеченность Вейсса, убийство Вейсса и Лонга охранниками и т.д., но в официальную версию «убийцы-одиночки» не верил и не верит практически никто. Слишком уж выгодна была смерть Лонга и президенту и сильным мира сего.
Призрак Лонга всё еще тревожил американскую политику и спустя десятилетие после его ликвидации. Сам неугомонный народный вожак был в могиле, но его образ, его идеи были живы и по прежнему таили опасность для истеблишмента. Да и клан Лонгов продолжал принимать участие в политике: после смерти Хьюи его пост сенатора заняла вдова Роуз Макконнел Лонг, его сын Рассел Лонг сорок лет проработал сенатором США, в том числе возглавляя комитет по финансам, его брат Эрл Лонг трижды был губернатором Луизианы, а другой брат Джордж – конгрессменом.
Комета Хьюи Лонга оставила долгий след, причем не только в практической политике, но и в сфере образов, политической мысли и политических программ. Требовались какие-то нерядовые меры для того, чтобы Лонг оказался безопасен. Тогда-то и пришла громкая слава к Роберту Пенну Уоррену, писателю и поэту, историку, преподавателю литературы в университете Баттон-Ружа. Сам Уоррен объяснял появление романа вполне невинно – он жил в Луизиане, где всё было пропитано Лонгом, наводило на мысль о нем.
«В сентябре 1934 года я выехал на машине из Теннесси, где жил на ферме под Нашвиллом, проехал насквозь весь штат Миссисипи, пересек на пароме реку (в каком месте, не помню; у Гринвилла?) и очутился на севере Луизианы. По дороге я подобрал пассажира — деревенского, из тех, кого звали вахлаками, пожилого, неприметного, потрепанного жизнью, тяжелыми временами и неудачами, с явно щербатым ртом и, вероятно, дырявым желудком, — он стоял у обочины в позе, говорившей о бесконечном терпении и изрядной твердости духа, держал в руке газетный сверток, перевязанный шпагатом, и ждал попутную машину. Он был — хотя в тот миг я этого не почувствовал — фигурой мифологической…
И неудивительно, что именно от него я услышал первый из многих рассказов, составлявших миф по имени «Хьюи». Дороги, — сказал он, — с прежними разве сравнишь? До рынка можно доехать. Захотел на рынок — сел и поехал. На дороге пошлину не платишь и на мосту не платишь. У Хьюи мосты бесплатные. И дальше он рассказал мне, как, стоя на берегу реки перед платным мостом (у какой реки и перед каким мостом, осталось неясным), Хьюи предложил президенту компании, владевшей мостом, хорошую, правильную цену, но президент поднял его на смех. А Хьюи, повествовал мой пожилой попутчик, ничего не сделал, только взял камень, кинул с берега и спрашивает президента — видел, куда он упал? Президент говорит, ну, видел. Во, Хьюи говорит, а завтра, где камень упал, ты увидишь новый большой бесплатный мост, и ты, паразит, уже обанкротился, только сам еще этого не расчухал».
Однако поверить Уоррену в версии о не заинтересованном и не заказном характере романа нет никакой возможности. Слишком уж жесткий каркас талантливой, вдумчивой, утонченной клеветы на Хью Лонга лежит в основе «Всей королевской рати». На протяжении всего романа автор пытается убедить в том, что кое в чем сочувствует Вилли Старку, как сочувствует ему повествователь романа – Джек Бёрден. Однако это сочувствие вымышленному Cтарку нужно только для того, чтобы поглубже втоптать в грязь реального Хьюи Лонга.
Роман начинается с картины нового шоссе, того самого уникального достижения Лонга в области создания инфраструктуры. Это новенькое шоссе подается Уорреном как нечто бессмысленное и смертельно опасное.
«Шоссе это хорошее и новое. Вернее, было новым в тот день, когда мы ехали. Вы смотрите на шоссе, и оно бежит навстречу, прямое на много миль, бежит, с черной линией посередине, блестящей и черной, как вар на белом бетонном полотне, бежит и бежит навстречу под гудение шин, а над бетоном струится марево, так что лишь черная полоса видна впереди, и, если вы не перестанете глядеть на нее, не вдохнете поглубже раз-другой, не хлопнете себя как следует по затылку, она усыпит вас, и вы очнетесь только тогда, когда правое переднее колесо сойдет с бетона на грунт обочины, – очнетесь и вывернете руль налево, но машина не послушается, потому что полотно высокое, как тротуар, – и тут, уже летя в кювет, вы, наверно, протянете руку, чтобы выключить зажигание. Но, конечно, не успеете. А потом негр, который мотыжит хлопок в миле отсюда, он поднимает голову, увидит столбик черного дыма над ядовитой зеленью хлопковых полей в злой металлической синеве раскаленного неба, и он скажет: «Господи спаси, еще один сковырнулся». А негр в соседнем ряду отзовется: «Гос-споди спаси», и первый захихикает, и снова поднимется мотыга, блеснув лезвием, как гелиограф. А через несколько дней ребята из дорожного отдела воткнут здесь в черный грунт обочины железный столбик, и на нем будет белый жестяной квадрат с черным черепом и костями. Потом над травой поднимется плющ и обовьет этот столбик».
Тут характерно, что смертельно опасным у Уоррена выступает именно высокое качество дороги, которое усыпляет. Будь дорога похуже, будь на ней побольше ухабов, и вы бы не заснули и риска жизни не было. Еще характерный момент – подача происшествий на шоссе глазами насмешливого негра: «Еще один сковырнулся». Тем самым тот факт, что новое шоссе убивает постоянно, одного за другим, уснувших на его ровностях водителя, подается как нечто само собой разумеющееся. При этом о том перевороте, которые произвели в жизни американской глубинки новые дороги и мосты, о том, что фермер получил возможности отвезти в город урожай, съездить в больницу и в кино, доехать до моря, — обо всем этом ни слова.
Образ Вилли Старка лепится Уорреном из образа Хьюи Лонга по следующей схеме: берутся реальные дела и достоинства Лонга – интенсивное общественное строительство, высокие налоги на корпорации, близость к обожающему его народу, честность и установка на заботу о простом человеке и к реальным выдающимся чертам Лонга пририсовываются вымышленные недостатки вымышленного Вилли Старка – распутство, пьянство, лживость, грубость, циничная философия лежащая в основе практики шантажа: «Человек зачат в грехе и рожден в мерзости, путь его — от пеленки зловонной до смердящего савана на всех всегда что-то есть». Добрые поступки Лонга нивелируются через эгоистические мотивации Вилли Старка, одержимого идеей желающего оставить о себе память лучшей в Америке больницей.
Реальный Хьюи Лонг был незаурядным политиком, оратором и мыслителем с самостоятельной цельной программой развития Америки. Вилли Старк предстоит перед нами в описании представителя старой аристократии штата – Джека Бёрдена, как сперва наивный, а затем всё более уверенный в себе вахлак-самородок, который хочет посчитаться с унизывшими его элитами и для этого не стесняется в средствах. Никакого добра в нем нет, кроме веры, что добро можно создать из зла. Философствования Старка о добре и зле кто-то назвал бы «доморощенными». Мораль у Старка всегда отстает от практики и потому общество всё время модифицирует её, чтобы продолжать делать дело – и то, что ты сегодня зовешь злом завтро окажется добром:
«Когда твой прапрадедушка слез с дерева, у него было столько же понятия о добре и зле, о правильном и неправильном, сколько у макаки, которая осталась на дереве. Ну, слез он с дерева, начал заниматься своими делами и по дороге придумывать Добро. Он придумывал то, что ему нужно было для дела, док. И то, что он придумывал, чему других заставлял поклоняться как добру и справедливости, всегда отставало на пару шагов от того, что ему нужно для дела. Вот потому-то у нас все и меняется, док. То, что люди объявляют правильным, всегда отстает от того, что им нужно для дела. Ладно, какой-нибудь человек откажется от всякого дела — он, видите ли, понял, что правильно, а что нет, — и он герой. Но люди в целом, то есть общество, док, никогда не перестанут заниматься делом. Общество просто состряпает новые понятия о добре. Общество никогда не совершит самоубийства. По крайней мере не таким способом и не с такой целью. И это факт».
Всё это, включая немыслимую для политика «Библейского пояса» эволюционистскую риторику, совершенно непохоже на популистскую философию Лонга, преемствующую традициям американского христианского демократического популизма, в частности У. Дж. Брайана, знаменитого обвинителя на «обезьяньем процессе». Центральная мысль Лонга – «каждый человек – король» базируется на идее возвышения человеческого достоинства, вся философия Старка – на его систематическом унижении.
Уоррен отдает своему герою должное как народному вожаку, однако пытается внушить читателю мнение, что в сущности популизм Старка ответствен только за его вознесение на политический Олимп, а вот держаться на нем ему приходится с помощью грязных методов политического аппарата – шантажа, подкупа, закулисных манипуляций. На самом деле, грязная политическая машина сопровождает любого американского политика и в политических машинах Лонга или Старка не было ничего исключительного и необычного. Но Уоррен, вновь, пытается создать у читателя впечатление, что вся публичная, вся обращенная к народу часть политики Старка, есть не более чем прикрытие грязных политических технологий. Что все народные выступления бессмысленны, так как всё схвачено и без них. Только что сделавший свою грязную работу по запугиванию законодателей перед голосованием об импичменте, Джек Бёрден размышляет над толпами, собравшимися у Капитолия, чтобы защитить своего губернатора:
«Я смотрел из высокого окна на толпы, заполнившие улицы и просторную лужайку за статуями перед Капитолием, испытывая легкую грусть оттого, что знаю всю подоплеку происходящего. Если бы я не знал, то, может быть, стоял бы здесь, с волнением ожидая исхода, гадая, что будет дальше. Но я знал, чем кончится пьеса. Это было похоже на генеральную репетицию после того, как пьесу сняли с репертуара. Я стоял у окна и чувствовал себя, как Господь Бог, размышляющий над ходом Истории.
А это, должно быть, скучное занятие для Господа Бога, который заранее знает, чем все кончится… В то утро, стоя у окна в Капитолии и глядя на толпу, я чувствовал себя Богом, ибо знал, что из этого выйдет. Я чувствовал себя как Бог, размышляющий над ходом Истории, потому что маленький отрезок Истории был сейчас у меня перед глазами. На лужайке на пьедесталах стояли бронзовые люди — во фраках, с правой рукой за пазухой; в военных мундирах, с правой рукой на эфесе сабли; и даже один в штанах из оленьей кожи, с правой рукой на стволе длинного ружья, поставленного прикладом на пьедестал. Они уже стали Историей, и трава вокруг них была коротко подстрижена, а цветы на клумбах рассажены звездами, кругами и полумесяцами. Дальше за статуями были люди, которые еще не стали Историей. Не совсем. Они были Историей для меня — потому что я знал исход событий, в которых они участвуют. Или думал, что знал.
Кроме того, я знал, как расценят эту толпу газеты, когда и им станет известен исход. Они сочтут толпу причиной. «Позорное проявление трусости со стороны законодательного собрания… растерялось перед угрозой… прискорбное свидетельство слабости руководителей…» Глядя на толпу и слыша эти хриплые подголоски, как в прибое, вы могли бы подумать, что причиной событий в Капитолии была и в самом деле толпа. Нет, могли бы ответить вам, причина событий — Вилли Старк, купивший и запугавший законодательное собрание. Но на это можно было бы возразить: нет, Вилли Старк лишь дал возможность законодателям поступать в соответствии с их натурой, а подлинным виновником был Макмерфи, который провел этих людей в конгресс, надеясь использовать их трусость и алчность в своих целях. Но и на это можно было бы возразить: нет, в конечном счете виновницей все же была толпа — косвенно, поскольку она позволила Макмерфи провести этих людей, и непосредственно, поскольку она, вопреки Макмерфи, выбрала Вилли Старка. Но почему она выбрала Вилли Старка? Потому ли, что обстоятельства сделали ее тем, что она есть, или потому, что Вилли Старк умел наклоняться к ней, воздев к небесам руку и выпучив глаза? Одно было ясно: это хриплое песнопение с его приливами и отливами ничего не решает, ровно ничего».
Итак, первая задача, которую решает Уоррен – это замена в массовом сознании реального Хью Лонга на его грязного двойника Вилли Старка – версию приниженную, огрубленную, сотканную из зла, с помощью которого он неуклюже пытается творить добро.
Вторая задача, которую решает Уоррен, это оправдание официальной версии убийства Лонга, конструированием романтической легенды, ведущей Вилли Старка к неотвратимому финалу: типично «золотое» распутное поведение сына (что применительно к Лонгу снова чистейшая выдумка – его сын Рассел был одним из авторитетнейших сенаторов США в течение 40 лет) вовлекает Старка в скандал, из которого он выпутывается, решаясь пожертвовать «чистотой» замысла больницы, однако гибель сына воспринимается им как знак провидения и Старк решает снова разорвать контракт на больницу с «нечистыми», и тогда главный коррупционер в окружении Старка «Крошка Даффи» провоцирует врача Адама Стентона, с его титично «южными» понятиями о чести, рассказом о связи его сестры Анны с губернатором, что и приводит разъяренного Стентона к убийству Старка.
В гибели народного вожака, получается, не виноват никто, кроме него самого и кучки коррупционеров в его же окружении. Тень успешно наведена на плетень, похоронив загадочный выстрел врача Вейсса.
Наиболее удачна «Вся королевская рать» не как роман о политике-популисте Вилли Старке, а как роман о юном луизианском аристократе Джеке Бёрдене и о ротации поколений в тесном кругу лучших людей штата. Вилли Старк как-то шумно и поверхностно врывается в эту довольно цельную историю, так что возникает подозрение, не наложил ли Уоррен политическую «халтуру» про Хью Лонга на черновики уже почти готового романа.
Особенно укрепляешься в этой мысли, когда доходишь до вставной новеллы, романа в романе, истории Касса Мастерна и его злоключений накануне и в ходе Гражданской Войны – здесь перед нами совсем уж типичная южная новелла, не имеющая с историей Вилли Старка даже самой натянутой смысловой связи…
Как история Джека Бёрдена «Вся королевская рать» приобретает свою целостность и свой смысл. Истеблишмент правил и будет править, он жил и живет по своим причудливым правилам, где благовоспитанность, дружба, участливость, строгое понятие о чести причудливо переплетаются с многослойной ложью, лицемерием, предательством и убийством. Так было, так будет.
Влюбленный в древнюю историю и античные катапульты судья Ирвин смотрит на Старка с высоты своего аристократического презрения. Но когда Джек начинает «копать» под него, то выясняется, что судья сперва женился по расчету, чтобы спастись от разорения, но обнаружив, что его избранница сама разорена, по сути сплавил ее в сумасшедший дом. Он состоял в теснейшей коррупционной связи с энергетическими компаниями и виновен в самоубийстве Мортимера Литлпо. Всё это было известно губернатору Стентону, отцу лучших друзей Джека – Адама и Анны, и тот покрыл всё «из дружбы».
Но это еще не главная тайна судьи Ирвина. Когда Джек Бёрден, его любимец и, фактически, воспитанник, выкладывает ему результаты своего расследования, действуя в интересах Старка, судья кончает с собой и после этого Бёрден узнает главную тайну судьи: он оказывается настоящим отцом Джека. Перед нами снова история предательства – судья согрешил с женой своего лучшего друга, прокурора Бёрдена, который после этого ушел из семьи и вообще из «мира» и стал христианским сектантом.
Джек фактически убивает своего отца. Однако именно это отцеубийство вводит его самого в круг избранных – судья оставляет ему всё свое наследство, а гибель Вилли Старка и Адама Стентона соединяет его с возлюбленной Анной. Старый порядок утверждает себя вновь, основанный как и прежде на убийстве и лжи. Круг замыкается.
При этом социальная философия самого Джека Бёрдена по сути сводится к умному охранительству прав истеблишмента. Он считает, что если бы не хищничество поколения «отцов», для персонажей типа Вилли Старка просто не было бы места. Если бы истеблишмент делился с бедняками, его власть оставалась бы непоколебленной. Социальный эксперимент Старка закончился трагически. А порядок Ирвинов и Стентонов лишь немного модифицировавшись утвердился навеки. Здесь, в жанре романа о «вечном Юге» Уоррен, в отличие от карикатурных глав о Старке, показывает себя как действительно утонченный, знающий и любящий своих героев и свою социальную среду автор.
Однако роман о судье Ирвине вряд ли заинтриговал бы читателя. Роман о Вилли Старке прочли все. Уоррен получил в 1946 году Пулитцеровскую премию. Книга переведена на большинство литературных языков мира, по ней сняты три фильма – довольно слабый зато оскароносный фильм 1949 года (еще одно свидетельство широкомасштабной раскрутки романа), телефильм Сидни Люмета, советский телефильм 1971 года и голливудская драма 2006 с Шоном Пенном.
Уоррену удалось, как казалось, в некотором смысле «заклясть» американский популизм, сделать из него куклу вуду по имени «Вилли Старк», которую доставали каждый раз, когда тот или иной антиистеблишментный политик слишком нравился народу. Достаточно было сравнить политика с Вилли Старком и его репутация была уничтожена.
И так было до средины прошлого года, когда на большую политическую арену вышел Дональд Трамп (обратим внимание на, по сути, рифмующиеся в фонологическом смысле фамилии). В руках скандального миллиардера из Нью-Йорка американский популизм заиграл новыми красками и оказался несокрушим. «Хью-Лонг-эффект» Луизианы преобразовался в Трамп-эффект, в котором, кстати, Луизиана тоже приняла посильное участие. Вся «старковская» фермерская глубинка штата проголосовала за Трампа.
Характерно, что Трамп наследует многим мотивам программы Хью Лонга, несмотря на то, что совсем не стремится к разделу богатств. Трамп выступает против коррумпированного истеблишмента и обещает прочистить вашингтонское болото. Он обещает развернуть широкую программу инафраструктурного строительства и, в то же время, снизить налоги. По логике вещей это сочетание должно неминуемо привести Америку к громкому банкротству – и я уже высказал гипотезу, что Трамп пришел к власти именно как специалист по банкротствам.
Но есть и другая возможность, реализовать сочетание инфраструктурной политики и снижения налогов через схему Лонга, то есть через конфискационное обложение энергетических корпораций. Если вспомнить, что Трамп готов разморозить деятельность американских нефтяников, то не исключено, что они скоро вернут себе близкое к монопольному положение на мировом нефтяном рынке, а правительство США будет финансировать свои программы за счет их сверхдоходов, то есть США пойдут по пути России в 2003-2013. Как знать, быть может путь Лонга и в самом деле позволит Трампу пройти между Сциллой безработицы и Харибдой дефолта.
Но, в любом случае, в Трампе очевидно есть что-то лонго-старковское. Он умеет нравится простым людям, он умеет выигрывать, но старается не выглядеть заведомым победителем. Он не боится показаться слабым и одураченным, зная, что слабость вызывает сочувствие. Вопреки имиджу глянцевого миллиардера Трамп не стремился выступать перед своими избирателями как лидер и вождь – он говорил как обездоленный с обездоленными, как жертва с жертвами, вызывая стопроцентное чувство идентификации со стороны простого человека…
Центральный момент саги о Вилли Старке в романе Уоррена, это история о том как Вилли в темную решили использовать в качестве кандидата-спойлера в кампании против губернатора Макмерфи. Узнавший правду Старк бунтует, не боится показаться публике одураченным и находит свою новую интонацию – интонацию общения с «вахлаками».
— Это смешная история, — сказал он. — Приготовьтесь посмеяться. Вы надорвете животики — до того она смешная. Это история про вахлака. Про голодранца, такого же, как вы. Да, как вы. Он рос, как все деревенские пацаны, у проселочных дорог и оврагов, на севере штата. Он знал, что такое быть вахлаком. Он знал, что такое вставать до зари, шлепать босиком по навозу, доить и кормить корову и выносить помои до завтрака, чтобы с восходом выйти из дому и пройти шесть миль до однокомнатной халупы, которая называется школой. Он знал, что такое расплачиваться большими налогами за эту развалюху из горбыля, за размытые дороги, где ты месишь глину, ломаешь тележные оси и должен погонять своих мулов камнями.
Да, он знал, каково быть вахлаком — и зимой и летом. Он решил, что если он хочет чего-то добиться, то должен добиться сам. И он сидел по ночам над книгами, учил законы и надеялся, что они помогут ему исправить жизнь. Он не ходил ни в какие школы и университеты. Он учил законы ночью, проработав целый день в поле. Для того, чтобы стало легче жить. И ему и другим, таким же, как он. Я вам не буду врать. Он не сразу начал думать о других вахлаках и как он их осчастливит. Он начал думать раньше всего о себе и заодно задумался о других. О том, что он не поможет себе, не помогая другим, и не поможет себе, если другие ему не помогут. Один за всех, все за одного. Вот что он понял.
И была на то воля божья и грозное знамение Его, чтобы он понял это в тот страшный день, два года назад, когда первая кирпичная школа в округе обрушилась, потому что политиканы построили ее из негодного кирпича, и убила и искалечила десять ни в чем не повинных ребятишек. Вы знаете эту историю. Он воевал с политиканами, чтобы они не строили школу из негодного кирпича, но они победили, и школа рухнула. И тогда он задумался. Это не должно повториться.
Люди верили ему, потому что он воевал против негодного кирпича. А некоторые деятели в городе поняли это, приехали в дом его папаши на большой красивой машине и сказали, что помогут ему стать губернатором…
— Да, они наговорили с три короба, — продолжал Вилли. — А он и уши развесил. Он заглянул себе в душу и решил, что попытается изменить жизнь. При всем своем смирении он решил, что должен попытаться. Он был простым человеком, обыкновенным деревенским парнем, но верил, как все мы здесь верим, что даже самый простой, самый бедный человек может стать губернатором, если его земляки решат, что у него хватит на это ума и характера.
Эти люди в полосатых брюках раскусили его и обвели вокруг пальца. Они стали рассказывать ему, какая никчемная флюгарка — Макмерфи, и что Джо Гарисон — слуга столичных заправил, и как они хотят, чтобы вахлак вмешался и дал штату честное правительство. Вот что они говорили. Но, — Вилли замолчал и воздел руку с манускриптом к небесам, — знаете ли вы, кто они были? Холуи и подручные Джо Гарисона, и хотели они, чтобы вахлак отнял у Макмерфи вахлацкие голоса. Догадался я об этом? Нет, не догадался. Нет, потому что я поверил их елейным речам. Я бы и сегодня не знал правду, если бы у этой женщины, — он показал на Сэди, — если бы у этой вот женщины…
Я толкнул локтем Сэди и сказал:
— Сестренка, считай себя безработной.
— …Если бы у этой чудесной женщины не хватило честности и благородства открыть мне глаза на их гнусную аферу, от которой смердит на все небеса…
Он стоял на приступках школ, на ящиках, одолженных в мануфактурной лавке, на возах, на верандах придорожных лавок и говорил. «Друзья, мякинные головы, голодранцы и братья вахлаки», — начинал он, наклонившись вперед, всматриваясь в их лица. И замолкал, выжидая, пока до них дойдет. В тишине толпа начинала шевелиться и негодовать — они знали, что так их обзывают за глаза, но никто еще не осмеливался встать и сказать им это в лицо. «Да, — говорил он, кривя рот, — да, больше вы никто, и нечего злиться, если я говорю правду. А хотите злиться — злитесь, но я все равно скажу. Больше вы никто. И я — тоже. Я тоже голодранец, потому что всю жизнь копался в земле. Я — мякинная башка, потому что меня охмуряли златоусты в дорогих автомобилях. На тебе соску, и не ори! Я — вахлак, и они хотели, чтобы я заставил вахлаков голосовать по-ихнему.
Но я встал с четверенек, потому что даже собака может этому научиться — дай только срок. Я научился. Не сразу, но научился — и теперь стою на своих ногах. А вы, вы стоите? Хоть этому вы научились? Сможете вы этому научиться?»
Он говорил им неприятные вещи. Он называл их неприятными именами, но каждый раз, почти каждый, беспокойство и негодование утихали, и он наклонялся к ним, выпучив глаза, и лицо его лоснилось под горячим солнцем или в красных отблесках факелов. Они слушали, а он приказывал им подняться с четверенек…
Он наклонялся к ним и внушал: «Слушайте меня, голодранцы. Слушайте меня и взгляните в лицо святой, не засиженной мухами правде. Если у вас осталась хоть капля разума, вы увидите и поймете ее. Вот она, эта правда: вы — вахлаки, и никто никогда не помогал вахлакам, кроме них самих. Эти, из города, они не помогут вам. Все в ваших руках и в Божьих. Но Бог-то Бог, да и сам не будь плох».
Если бы в штабе Клинтон не забыли роман Уоррена, они конечно не делали бы тех чудовищных имиджевых ошибок, которые буквально предопределяли избрание Трампа. Клинтон не произнесла бы роковое deplorables, — слово которое буквально соединило всех трампистов одной кличкой и одним кличем, дав им то самое роковое для американской политики самоощущение «обездоленных».
Если бы Клинтон лучше читала Уоррена она, конечно, не стала бы вести себя на дебатах как будто уже избрана, а её штаб не решился бы атаковать Трампа с помощью унизительных и дискредитирующих личных нападок, таких как вопрос о налоговых вычетах или «горячие» пленки.
Дело в том, что реакция Трампа на эти нападки шла не в парадигме бойцового телевизионного шоу, а в «старковской» парадигме американской публичной политики. Трамп не боялся показаться жертвой.
Железная леди в красном была агрессивно-великолепна — остроумна, подкована, назидательна, полна уверенности. Трамп, напротив, иногда говорил невпопад, выглядел деревенским увальнем, что для него, великолепного шоумена, было несколько странно. Почему он так делает? И тут я вспомнил Вилли Старка, не стесняющегося казаться не знающим и обжуленным, не боящимся сказать: «Они меня обманули, но я им покажу!»
В итоге происходило следующее: Клинтон раунд за раундом выигрывала дебаты, по крайней мере в оценках своей же клинтоновской прессы. Зато Трамп с его простоватыми манерами выигрывал голоса. Из неопределившихся избирателей после мнимого «проигрыша» Трампа за него решил голосовать каждый третий, за Клинтон – лишь каждый девятый. И это были те решающие голоса, которые она проиграла по всей стране – всюду кроме Калифорнии, на всём пространстве от Луизианы до Мичигана.
Несмотря на всю ангажированность, клевету и поверхностность Роберт Пенн Уоррен написал, все же, великую книгу, которая, при грамотном прочтении и использовании её ключей, могла бы послужить американскому истеблишменту. По счастью в этом истеблишменте не нашлось ни одного человека с ключами.
Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:
www.patreon.com/100knig
Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.
Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту
4276 3800 5886 3064
или Яндекс-кошелек (Ю-money)
41001239154037
Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.