Алексей Иванов, Юлия Зайцева. Дебри

, Юлия Зайцева. Дебри. М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2017

Писатель Алексей Иванов широко известен не только как автор исторических и «современных» романов, но и как документалист, умеющий ярко и увлекательно рассказать об истории Урала. Такие книги как «Хребет России», «Горнозаводская цивилизация», повествование о пугачёвском бунте, были приняты читателями с интересом и читались с увлечением, даже если многое смущало – например, колючая неприязнь автора к государству Российскому и стремление выпячивать регионализм в ущерб единству страны и нации.

Но если учесть скудость нашу на писателей, которые рассказывают о нашей истории хоть что-то интересное и познавательное, а не только льют унылую мутную воду, то всё это можно было считать малозначимыми недостатками. До тех пор, пока Иванов от родного Урала не переключился на соседнюю, но все-таки не родную .

Двухтомный роман «Тобол» показался большинству критиков самых разных направлений растянутым и нудным. Больше можно ожидать, пожалуй, от сериала, снятого по книге. Судя по наброскам художников, костюмам и декорациям, представленным в историческом музее Тобольска и привлечённым серьёзным историческим консультантам, есть некоторый шанс, что если фильм и не будет вполне удовлетворителен по историческому смыслу, то, может быть, порадует красивой картинкой.

А вот что точно не радует, так это книга «Дебри» — так сказать популярно-историческое приложение к «Тоболу», рассказывающее об истории русской Сибири до петровских времён, когда происходит действие романа, включительно. Книга написана совместно Алексеем Ивановым и Юлией Зайцевой (вклад соавторов на ощупь оценить не удаётся).

Проблемы начинаются уже с обложки, на которой написано: «Россия в Сибири». Такое, порой довольно навязчивое представление России и Сибири как двух самостоятельных субъектов регулярно всплывает на протяжении всей книги, причём ради этой конструкции особости, отдельности, самостоятельности сибирского жития для которого Россия – это внешняя сила, авторы регулярно совершают жертвоприношения фактов беспощадному молоху Красного Словца.

Рассказывая о неудаче в 1663 г. воеводы Хилкова с введением в Сибири медяков, каковое должно было «уровнять Сибирь с Россией в отношении денег», авторы сообщают, что «самоуверенные и свободолюбивые сибиряки не желали признавать такой экономической условности, как медные монеты», а потому «денежную реформу пришлось остановить». Отсюда авторы делают глобальный вывод: «Сибирь была уже русской, но жила наособицу». Ещё и нажимают: «этот принцип – жить наособицу – актуален и сегодня».

Самое анекдотичное в этой криптосепаратистской мантре – то, что как раз история с неприятием в Сибири медных денег как ничто другое показывала экономическое и социально-психологическое единство всей России, с Сибирью включительно. К тому моменту, как Хилков начал навязывать Сибири медяки, в Москве уже полыхнул описанный в любом школьном учебнике медный бунт июля 1662 года, заставивший правительство отказаться от медной монеты. Остановить реформу в Сибири пришлось не потому, что та жила «наособицу», а напротив – потому, что москвичи, ценой своих голов, вынудили власть вернуться к надёжному серебряному обращению и провести беспрецедентную финансовую контрреформу.

Периодически, чтобы создать ощущение огромной и великой Сибири, в которую вошли колонизаторы, авторы прибегают к откровенной манипуляции, перенося административно-геополитические реалии сегодняшнего дня на далёкое прошлое. «Тридцать казаков объявили Якутию российской – а Якутия по площади вдвое превосходит всю Западную Европу» — сообщают Иванов и Зайцева. А далее воспроизводят классический «антиколониальный» топос о коварных конкистадорах, обманувших наивных туземцев: «по преданию якуты согласились продать русским столько земли, сколько можно накрыть бычьей шкурой, а нарезали из шкуры ремни и очертили ими огромный участок». Возникает вопрос: участок какого из трёх Якутских острогов имеют в виду мифотворцы? 1632 года, 1634-го или 1642-го? Разумеется, ни в каких исторических документах и исследованиях следов «предания» не находится, поскольку «покупка земли» в Сибири той эпохи была не в обычае.

Но главное лукавство даже не в этом – никакой огромной «Якутии», которую присоединяли к России Бекетов сотоварищи, ещё и в помине не было. Якуты были группой тюркоязычных племён, довольно плотно сидевшей в среднем течении Лены. Своей высокой хозяйственной культурой – скотоводство, металлургия – они и приглянулись русским. Большую же часть современной «республики Саха» заселяли малочисленные, но воинственные и занимавшие обширные промысловые территории племена тунгусов – современных эвенков и эвенов.

Если уж определять присоединённую к России территорию не географически, как «бассейн Лены», что было бы корректно, а этнографически, то Бекетов сделал частью России «Восточную Тунгусию». «Якутией» она стала уже под русской властью, так как заведённые русскими порядки позволили якутам численно размножиться. Собственно, именно под русской властью они и стали из конгломерата враждующих племен единым народом якутов. Писать о «присоединении огромной Якутии» (не без туманного намёка, что как присоединилась, так может и отвалиться) – значит грешить против истины, да ещё и играть с огнём.

Расселение народов Сибири в XVII веке. Расселение якутов в среднем течении Лены показано желтым цветом.

О русской власти в Сибири авторы ухитряются писать с какой-то прямо жёлчной враждебностью, регулярно переходящей грань самой натуральной русофобии. «Цель у власти была одна – держать народ в покорности». Русских воевод в Сибирь «в таёжную тьмутаракань влекли не нужды отечества, а нажива». Любые мероприятия воеводской власти по устроению земли авторы представляют едва ли не как плод случайности. Тем самым они показывают, что совершенно не понимают этику и психологию русских служилых людей, для которых даже погоня за своими частными прибылями всё равно мыслилась как государево дело, стоявшее, безусловно, на первом месте. Впрочем, что такое русские служилые той эпохи Иванов и Зайцева вообще понимают слабо, представляя их как «полустройбат-полуспецназ», которому, якобы, работа была «не за обычай».

То в «Дебрях» пишется о «наглости русских», то авторы, ссылаясь на неких анонимных «историков» (что-то вроде «в интернете написано»), утверждают: «в XVII веке в Сибири «книгу в руках держали только бухарцы». Они представляли собой более высокую культуру, нежели русские».

Рассматриваешь в библиотеке Тюменского университета рукопись середины XVI века – Минейно-Триодный сборник с житием святителя Спиридона Тримифунтского, и думаешь: «Экие бухарцы неожиданные книги почитывали». И как быть с тем, что в 1653 году соратник Дежнёва по Анадырскому острогу «Мишка Захаров, соликамской жилец» в составленной им подробной описи-завещании распоряжается: «житье Ефрема Сирина на обиход певчей, двои охтаи, ерьмос и треоди певчие, и те книги пожаловать выпровадить в Ленской будет есть монастырь». Книги, как видим, русские люди держали в руках не только  в Сибири, но и в самых отдалённых частях Дальнего Востока.

Рукописный сборник минейно-триодный. Середина XVI века. Отдел редких книг библиотеки Тюменского госуниверситета.

Большинство разделов книги Иванова и Зайцевой производит впечатление «железом по стеклу», когда интересная информация о прошлом русской Сибири перепутана с ошибочными и предвзятыми мнениями. Иногда возникает впечатление, что эту книгу не только в формальном, но и в содержательном отношении писали два разных автора. При переходе к истории Православия на Урале и в Сибири тон и содержание книги ощутимо меняются. Главы о преп. Далмате Исетском, прав. Симеоне Верхотурском, исторической миссии святителя Филофея (Лещинского) по просвещению Светом Христовым северных народов написаны с необычайной теплотой.

Например, в главе об Абалакской иконе Божией матери говорится: «Что предвещали эти знамения? Они предвещали, что Сибирь не просто будет освоена русскими людьми, а сама сделается русской. И Абалакская икона появилась в Сибири точно так же, как появлялись подобные иконы на Руси. Больше не было разницы между Русью и Сибирью. Они слились и превратились в Россию». Вот к этим словам нечего прибавить, кроме как «Аминь».

Увы, если бы книга состояла только из таких слов и таких смыслов! Раздел о великом русском землепроходце Семёне Дежнёве явно написан «другим» автором. Он исполнен в разнузданном, клеветническом тоне, переходящем всякие границы пристойности, сплошь и рядом используются издевательские эпитеты и, что еще существенней, вымышленные факты. Будь жив сам Семён Иванович или его прямые наследники – они имели бы полное право подать в суд за клевету и, безусловно, выиграли бы дело.

Начинается глава о Дежнёве с заявления, что «Дежнёв не герой и не титан духа», и напротив – именно его «обыденность и приземленность» показывает, что подвигом была сама жизнь русских первопроходцев. Спору нет, желание освободить облик русских первопроходцев от наведённого советским официозом хрестоматийного глянца – справедливо, но заявление об «обыденности» Дежнёва откровенно неумно.

Дежнёв смог пройти тем путём по северо-восточной оконечности Азии, где и до, и после него не преуспели другие, скажем отправившийся за ним следом, но повернувший вспять Михаил Стадухин (которому тоже было не занимать ни отваги, ни авантюризма). Семён Иванович сумел провести часть своих кочей там, через бури и льды, где для других это оказалось невозможно. Он выжил там, где другие участники его экспедиции – Федот Попов и Герасим Анкудинов – погибли. Он ставил себе задачей попасть на реку Анадырь – и попал туда. Колумбу, напомним, такое не удалось – он хотел попасть в Индию, а попал совсем в другое место. «Титаном» Дежнёв, быть может, и не был, а вот героем – безусловно.

Наскоро и с грубыми ошибками (вроде заявления, что три потерянных Дежнёвым коча «отправились куда-то своим путём» — на самом деле они разбились, а их команда была перебита юкагирами) пересказав плавание Дежнёва вокруг оконечности Азии, Иванов и Зайцева снова снабжают Семёна Ивановича издевательской характеристикой «попросту был изрядным хитрованом». Хотя в довольно многочисленных документах о Дежнёве, известных нам, никаких следов его «хитрованства» не отмечено.

Семён Иванович был незаурядным дипломатом, человеком явно повышенной справедливости, обладателем выдающихся лидерских качеств. Всего с двенадцатью казаками он год, до прихода на Анадырь отрядов Семёна Моторы и Михаила Стадухина, ухитрялся собирать ясак с отнюдь не мирных юкагиров и даже взять у них заложников-аманатов. Такого мог добиться только человек выдающейся силы воли, тактичности и здравого смысла. Вместо этого Иванов и Зайцева, опускаясь уже до прямой клеветы и вымысла фактов, представляют Дежнёва вором, казнокрадом и объявляют его, не стесняясь в выражениях, «жуликом».

Поводом для этого служит основанная от начала и до конца на выдуманных или извращённых фактах история поездки Дежнёва вместе с пушной и костяной казной в Москву в 1664 году. Подлинная история этого путешествия хорошо известна и неоднократно изложена исследователями – Беловым и Никитиным, в книгах о Дежнёве. Принеся казне огромную прибыль, Дежнёв был вознагражден выданными ему соболями на 500 рублей.

«И в прошлом же во 172-м году генваря в 3-й день писал к великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу из Сибири с Лены из Якутцкого острогу стольник и воевода Иван Голянищев-Кутузов и прислал с ленским казаком с Сенькою Дежневым с товарыщи кости рыбья зуба, которая взята на великого государя в Якутцком остроге у служилых и у промышленых людей, всего 196 пуд 17 гривенок с полугривенкою, в том числе ево, Сенькиной, кости 31 пуд 39 гривенок и за ту кость выдано ему, Сеньке, против ево челобитья собольми на 500 рублев».

Челобитья Дежнёва об этой выдаче, равно как и приказного решения о ней, историкам обнаружить не удалось, поэтому мы узнаем об этом пожаловании походя, из подробного дела Сибирского приказа о поверстании Дежнёва в оклад атамана Якутского острога.

Зато сохранилось подробное дело о выдаче Семёну Ивановичу жалования, которое ему задолжала казна за десять лет его путешествий. Жалование в 126 рублей 6 алтын 5 денег выдано было на треть деньгами, на две трети сукном.

«И генваря в 29 день по сему великого государя указу из Сибирского приказу ленскому казаку Сеньке Дежнёву за государево годовое денежное и за хлебное жалованье со 151-го году по 170-й год всего на 19 лет денег 38 рублев 22 алтына 3 деньги, да сукнами 2 половинки темновишневых, да половинка светлозелена мерою в них 97 аршин с четью по цене на 80 на 7 рублев на 17 алтын на 3 деньги, по 30-ти алтын за аршин. Всего сукнами и деньгами на 100 на 20 на 6 рублев на 6 алтын на 4 деньги дано из Мишкина приему Обросимова. А в тех сукнах и в деньгах росписался в росходной книге».

Итак, Дежнёв получил 97 аршин крашеного сукна на 87 с лишком рублей. По цене 30 алтын за аршин.

Сукно пользовалось в Сибири, как отмечает Н.И. Никитин «почти неограниченным спросом», а так как сукно выдавалось по московским расценкам, пересекая же Урал оно удваивалось в цене, и к Якутску Дежнёвская выдача, как минимум, утроилась. Точных цен на сукно в Якутске мы не знаем, но о потенциальной прибыли Дежнёва мы можем судить по «часовым поясам цен» на другие товары: «в середине XVII в. одежда в Восточной Сибири стоила вдвое дороже, чем в Западной. Топоры в Тобольске ценились по 32 коп., а в Якутске по 1 руб., пуд хлеба в Тюмени стоил 1-2 коп., в Енисейске 10-20 коп., а в Нерчинске 1,5-2руб.» — сообщают Старцев и Гончаров в «Истории предпринимательства в Сибири».

Казалось бы всё яснее ясного. За свои труды «Сенька» был справедливо вознаграждён. Причём речь шла не о какой-то чрезвычайной милости, а о рутинной бюрократической процедуре неплохо функционирующего государственного аппарата, каковым и был приказной аппарат Российского царства в середине XVII века.

Однако такое развитие событий совершенно противоречило бы сформировавшемуся за последнее столетие нарративу, согласно которому любой русский герой непременно должен быть обижен, обманут и унижен правительством, иначе какой же он герой. Советским авторам этот «историографический канон» необходим был, чтобы поддерживать в читателях враждебность к русскому самодержавию. Современным – чтобы нападать на Российское государство как таковое.

И вот, авторы «Дебрей» начинают запутывать читателя в, казалось бы, совершенно ясном вопросе. Они сообщают, что за моржовую кость Дежнёву «заплатили второсортными соболями; пришлось сбывать их в Москве по дешёвке», а о суконной выдаче высказываются презрительно: «мол, сам загонишь кому-нибудь в Якутске».

Здесь проявляется характерная психология человека XXI века, который мерилом богатства считает исключительно «кэш», а представление о выдаче жалования продуктами у него ассоциируется серединой 1990-х годов, когда работники фабрик и заводов стояли вдоль шоссе, торгуя выданными им вместо зарплаты кастрюлями и детскими игрушками.

Рассуждая именно в этой ошибочной логике, автор книги о Дежнёве в серии «ЖЗЛ» Дёмин строил такие ни на чём не основанные гипотезы (которые Иванов и Зайцева повторять, по счастью, не стали, выдвинув, впрочем, не менее нелепые собственные гипотезы): «В казне скопились запасы залежалого сукна, и его надлежало сбыть». Реальность XVII века была прямо противоположной, особенно в Сибири: товар – соболь или ткань – был надёжным способом сбережения капитала и его преумножения.

Поскольку все документы о Дежнёве хорошо известны, то нет никаких сомнений: утверждение, что 500 рублей были выданы ему «второсортными соболями», является чистейшим вымыслом, не имеющим никаких оснований в источниках. Причём вымыслом на редкость невежественным: сбывать соболя «в Москве» и «по дешёвке» — это противоположные друг другу реальности. Соболя казна выдавала по своим государственным расценкам, которые были занижены по сравнению с рыночной ценой, поэтому, сбыв ходовой товар на рынке (ещё раз подчеркну: утверждение о плохом качестве соболей, выданных Дежнёву, является вымышленным, попросту ложным), Дежнёв прибавил к своей выдаче, как минимум, 20%.

Но совершенное непонимание Ивановым и Зайцевой денежных отношений между Дежнёвым и казной закономерно приводит их к чудовищной и постыдной лжи. Абсолютно выдуманному клеветническому эпизоду, в котором они попросту измазывают Дежнёва в грязи с головы до ног.

«Дежнёв решил отыграться. Вместе с напарником Иваном Ерастовым он должен был доставить жалование служилым – три тысячи рублей. А Дежнёв и Ерастов на тысячу рублей самовольно купили того же сукна, чтобы в Сибири этот товар выдали служилым в счёт жалованья, но по высоким сибирским ценам, и разница между якутской и московской ценой попала бы в карман прохиндеям. Трюк не прокатил. Ерастову прописали батогов, а вот Дежнёв, умеющий договариваться, как-то отвертелся от возмездия».

Повторим ещё раз: перед нами ложь от первого и до последнего слова. Единственное, что соответствует действительности, – это поручение Дежнёву доставить в Якутск царскую казну. О том, что Дежнёв возвращался в Якутск с государевой казной, мы узнаём из подрожной, которая предусматривала его право на пути в Сибирь заехать в Великий Устюг и забрать с собой своего племянника Ивана с семьёй.

«В нынешнем во 173-м году по нашему, великого государя, указу отпущен с Москвы в Сибирь на Лену в Якутцкой острог ленской Якутцкого острогу казак Сенька с нашею государевою з денежною казною. Да ему ж, Сеньке, по нашему великого государя указу велено взять на Устюге Великом племянника своево Ивашка Иванова…».
Два других документа уточняют обстоятельства возвращения Дежнёва в Сибирь. Первый – его челобитная о праве забрать племянника: «в нынешнем, государь, во 173-м году, по твоему, великого государя, указу волокусь я, холоп твой, в Якутцкой острог, на твою, великого государя, службу». Второй – память Сибирского приказа в Ямской приказ о выдаче подорожной и предоставлении транспорта Дежнёву до Якутского острога: «казаку Сеньке Дежневу подводы с саньми и с проводники, а летом водою лотку и кормщика, и гребцов против подвод по указу».

Ни в одном из документов об обратном пути Дежнёва и доставке казны не упоминается боярский сын Иван Ерастов. Предположить, что как Ерастов и Дежнёв в Москву прибыли вместе, так вместе и отправлялись назад, нам ничто не запрещает. Вскоре и Ерастов, и Дежнёв окажутся в Сибири, так что возвращались они более-менее одновременно. Никаких, повторюсь ещё раз, ни-ка-ких документов об участии Ерастова в доставке в Якутск казны и, тем более, подтверждающих фантазию о его мнимой растрате этой казны, попросту не существует. Вся история с аферой очевидно является вымыслом человека, который довольно плохо знает механизмы функционирования государевой службы в XVII веке, не знает о многочисленных описях и пересчётах казны в пути, о том, что за такую аферу её участники поплатились бы не только головой – их попросту сжили бы со свету свои же сослуживцы.

Якутский острог. Реконструкция.

Ни один из известных исследователям документов не упоминает этого «скандального эпизода» и не говорит о нём никто из исследователей биографии Дежнёва – ни дореволюционных, ни советских, ни постсоветских. Откуда же Иванов и Зайцева взяли эту постыдную ахинею? Ведь вряд ли вполне квалифицированный историк Иванов проявил столько бессовестности, что попросту сочинил её сам. Недолгий поиск показал, что авторов книги подвела «копипаста» и источниковедческая неразборчивость.

Выдуманный эпизод с «растратой» Дежнёва и Ерастова сочинён, не побоимся резкого слова, графоманом «Бахмутовым-Красноярским» – автором, размещающим в интернете свои измышления, касающиеся истории Сибири, в коих произвольные трактовки перемежаются с прямыми выдумками. По тем или иным причинам Бахмутов питает к Дежнёву крайнюю антипатию, стилистически вполне соответствующую формуле «для лакеев нет героев».

Целый трактат Бахмутов посвятил доказательству теории, что никакого пролива между Азией и Америкой Дежнёв не проходил, так как оказался не на известной нам реке Анадыре, а на другой, впадающей в Ледовитый океан, откуда перешёл на ту самую Анадырь сушей. Эта ревизионистская гипотеза опровергнута историками и географами десятки раз, не укладываясь ни в географические описания, ни в хронологию (выйдя с Колымы в июне, Дежнёв должен был бы болтаться до октября неизвестно где). Да и никакого внятного альтернативного объяснения маршрута Дежнёва Бахмутов не даёт – для него явно достаточно пошатнуть славу землепроходца.

Все утверждения, что коч Дежнёва потерпел крушение в Ледовитом океане, после чего по какой-то из рек северного стока Чукотского полуострова он добрался до реки Анадырь, находятся в неразрешимом противоречии с отправленной 4 апреля 1655 г. полемической отпиской Дежнёва и Никиты Семёнова, где они опровергают притязания служилого человека Юрия Сильвестрова на моржовую «коргу» у устья Анадыря.

«Писал де он, Юрья, в Якуцкой острог, что ту коргу и морсково зверя и заморную кость зверя того приискал он, Юрья, преж сего, как был с Михаилом Стадухиным, а не мы, служивые и промышленные люди. И то он писал ложно потому, знатно, что в прошлом во 158 году писал с Колымы реки Михайло Стадухин: ходил де он, Михайло, с товарищи с Колымы реки морем вперед на Погычу реку, и он, Михайло, бежал де по морю семеры сутки, а реку де не дошли никакой, нашол де он, Михайло, коряцких людей небольших и языков де переимал, а на роспросе языки людей впереде сказали, а реки де впереде не знают никакой. И он, Михайло, с товарищи и з беглыми служивыми людьми воротились в Колыму реку. И он, Юрья, был с ним же, Михаилом. И то он, Юрья, писал ложно, потому что не доходил он, Михайло, до Большово каменново Носу, а тот Нос вышел в море гораздо далеко, а живут на нем люди чухчи добре много. Против того ж Носу, на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных, а не тот, что есть первой Святой Нос от Коломы. А тот большей Нос мы, Семейка с товарищи, знаем, потому что розбило у того носу судно служивого человека Ярасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели ж. А от того Носу та Анандырь река и корга далеко».

Аргументация Дежнёва и Семёнова вполне прозрачна: притязающий на открытие «корги» Сильвестров, не доходил вместе с Михайлой Стадухиным даже до Большого каменного носа (то есть восточной оконечности Чукотского полуострова с мысом Дежнёва), который «вышел  в море гораздо далеко». При этом Дежнёв и Семёнов чётко указывают, что Большой нос – это не то что первый Святой нос, то есть мыс Шелагский, между которым и мысом Дежнёва никакого географического пункта, который мог бы претендовать на звание «большого носа» попросту нет. Затем жалобщики подчёркивают, что и от Большого носа «река Анандырь» и корга далеко, и уж там Сильвестров, не доходивший и до Большого носа, уж точно оказаться не мог.

Моржовая корга

Поскольку положение дежнёвской корги в устье Анадыря мы знаем точно, то и все прочие географические указания в этой полемической отписке позволяют однозначно сделать обратную реконструкцию похода Дежнёва: корга в устье Анадыря, «Большой нос», где разбило коч Анкудинова – Чукотка, Святой нос, дальше которого не пошел Стадухин – Шелагский.

Но вернёмся от попыток дискредитировать знаменитый поход Дежнёва к клевете на него самого. В аналогичного характера измышлении — «Судьба Семёна Дежнёва» — Бахмутов  и излагает свой вымысел о «растрате» Дежнёвым и Ерастовым государевой казны. При этом автор не утруждает себя даже сочинением подложного документа. Он просто утверждает свою клевету словами «документы свидетельствуют».

При этом никаких архивных ссылок на мнимые «документы», не известные ни Белову, ни Никитину, ни Демину, ни кому-то ещё из исследователей биографии Дежнёва, Бахмутов не приводит. Не приводит, поскольку их попросту нет.

Изложив свою выдумку, Бахмутов сообщает, что Ерастов был возмущённым воеводой Голенищевым-Кутузовым «поставлен на правёж (взыскание долга битьём батогами)». Здесь хотя бы отчасти становятся ясны источниковедческие корни его выдумки. О том, что он «стоит на правеже» сообщал сам Иван Ерастов. Но только не в 1666 году, а двадцатью годами раньше, в своей челобитной на имя царя Михаила Фёдоровича, поданной в 154-м, то есть 1645-46 гг.:

«И от тех твоих, государевых, дальных служеб, что мы, холопи твои, служили без твоего, государева, жалованья и от конново убойства, обнищали и задолжали великими долги и стоим на правеже. А долгу на нас, холопях твоих, рублев по сту и больше. И впредь нам, холопям твоим, справиться от долгов и неведомо как».

Этот единственный известный историкам документ, в котором имя Ивана Ерастова и правёж упоминаются в одном документе и возбудило, видимо, фантазию Бахмутова.

Никаких прямых или косвенных упоминаний о том, что Дежнёв или Ерастов были замечены в каких-либо манипуляциях с государевой казной, не существует. Новоповерстанный атаман Дежнёв, очевидно, без всяких приключений доставил порученную ему казну в Якутск. Участвовал ли в этой доставке сын боярский Ерастов – мы можем только догадываться.

Вернувшиеся к 1666 году в Якутск Ерастов и Дежнёв фигурируют оба в документах Якутского острога до 1667 года.

1 августа 1666 года «се яз, Якутцкого острогу дети боярские: Иван Родеонов сын Ерастов, Матфей Иванов сын Ярыгин, Курбат Иванов, Григорей Федоров сын Пущин, Александр Хлевинской, сотник казачей Амос Михайлов, атаман казачей Семён Иванов сын Дежнёв…» и другие дают поручную запись за Петра Михайлова, сына Вятчанина, «в том, что быти ему, Петру, за нашею порукою в Якутцком остроге в казачье службе и всякая великих государей служба городовая и отъезжая вряд с своею братьею с служылыми людьми служить и караулы караулить».

Ерастов и Дежнёв сотоварищи дают за Петра Михайловича Вятчанина обещание «будучи где на великих государей службе, с службы не збежать и великих государей денежное и хлебное жалованье и пороху, и свинцу не снесть, ни пить, ни бражничать, зернью и карты не играть, никаким воровством не воровать».

Не правда ли – странная порука собственной честью и головой со стороны Ерастова, который, если верить фантазёру Бахмутову и повторившим его ложь Иванову и Зайцевой, только что был пойман именно на воровстве денежного жалования? Много ли такая «порука» тогда стоила бы?

Последний раз в исторических документах Иван Ерастов тоже появляется отнюдь не в роли вора под батогами на правеже, а напротив – в качестве сурового карателя и преследователя своих недавних товарищей. Летом 1667 года он отправляет с Чичюйского волока сообщение о том, что выдал представителям Илимской судной избы своего недавнего товарища Курбата Иванова, знаменитого первопроходца и выдающегося картографа, провинившегося тем, что у него в несчастном случае погорела государева соболиная казна.

Ерастов в данном случае пошёл поперек воли своего младшего товарища Семёна Дежнёва, который, напротив, старался Курбата Иванова защитить и в заключение (в котором Курбат вскорости и умрёт, не доехав даже до Илимска) не выдавать.

«А велено де ему, Силе Осиповичю, из-Ылимского острогу послать нарошно служилых людей на Чичюйской волок по того сына боярского по Курбата Иванова и велено ево, Курбата, взять тем служилым людем на Чичюйской у атамана у Семёна Дежнёва и привесть ево, Курбата, с собою в-Ылимской острог, и держать до твоего, окольничево и воеводы князь Ивана Петровича, приезду. – пишет Ерастов, — И он, атаман, память от воеводы от Силы Осиповича у служилых людей у пятидесятника у Игнатья Бутакова да у десятника у Лариона Смирново принял, а ево, сына боярсково Курбата Иванова, не отдал и скаску за своею рукою мне, Ивашку, в судной избе подал — отдать де я ево, Курбата, не умею, а за нево де я не стою же, потому что де не Курбат под моим началом послан, а яз де, Сенька, с ним, Курбатом, послан на Чичюйской волок по хлебные запасы, и росписки де я дать не умею же. И я, Ивашко, тем делом не замешкал, того сына боярского Курбата Иванова Илимским служилым людем пятидесятнику Игнатью Бутакову да десятнику Лариону Смирному из судные избы отдал и в том с ними росписался, а взял за их руками росписку и подводы им дал, и об том в-Ылимской острог к воеводе к Силе Осиповичю Аничкову писал в отписке».

Этот документ ярко характеризует личность самого Дежнёва, пытавшегося до последнего выручить Курбата Иванова. «Хорошим человеком был Семён Дежнёв… Своих не сдавал, и другим давал жить» — резюмирует эту историю Михаил Кречмар, и с ним трудно не согласиться. Эта оценка, базирующаяся на реальных исторических документах, конечно, куда точнее характеризует великого землепроходца, чем те эпитеты, которыми, со ссылкой на выдумки графомана-фантазёра, награждают Дежнёва Иванов и Зайцева: «хитрован», «прохиндей», «жулик».

Семён Дежнев. Чеканка по металлу.

Не останавливаясь на одной клевете, авторы прилагают к ней следующую, давая, снова вслед за Бахмутовым, совершенно извращённое истолкование второму путешествию Дежнёва в столицу, в 1671 году.

От этого путешествия сохранилось несколько документов – уведомления Илимского и Тобольского воевод и Верхотурской заставы о тех или иных непорядках в соболиной казне, которую доставлял Дежнёв в Москву. Такие проверки и отписки были совершенно обычны на продолжавшемся несколько лет пути. Так, при первой поездке Дежнёва в Москву вместе с Ерастовым в 1663 году, тобольские воеводы Хилков и Яковлев нашли у них недостачу трёх соболей. В 1671 году тобольский воевода Репнин никаких недостач у Дежнёва не обнаружил, но заметил, что некоторые шкурки подпорчены водой, что Семён Иванович объяснил великими дождями, шедшими во время плавания по Лене.

Все «порухи» в соболиной казне, неизбежные при таком длительном путешествии, каковым был путь из Якутска в Москву, не вызвали у принимавшего казну гостя Остафья Филатьева никаких недоумений. Очевидно, порча находилась в пределах неизбежного в таких случаях процента потерь.

Чтобы оклеветать по этому эпизоду Дежнёва, даже Бахмутов пользуется намеками, зато Иванов и Зайцева, не обинуясь, заявляют, что «в долгой дороге Дежнёв срезал печати на тюках с пушниной и подменил меха: себе взял хорошие казённые шкурки, а в тюки пихнул «свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов». Чтобы уловка не раскрылась, Дежнёв подмочил грузы».

Перед нами вновь прямая ложь. Подобных обвинений ни один из ревизоров в отношении Дежнёва не выдвигал, что Иванов и Зайцева, уже облыжно обвинив  Дежнёва, объясняют тем, что тот дал контролёрам на лапу (правда, непонятно тогда, зачем они вообще сообщали в Москву о порухах в дежнёвском хозяйстве – авторы абсурдно противоречат сами себе).

Как на самом деле относился Дежнёв к делу сохранения государевой соболиной казны в долгом дождливом путешествии, свидетельствует его отписка, отправленная в 1671 году из Енисейска: «Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. А хлеб, государь, в Енисейском стал дорог – пуд муки купят з гривною по десяти. А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна». Чтобы государственных соболей не залило, Дежнёв велел соорудить из паруса тент над мешками с соболем. И его приказ спороть печати с мешков и достать соболей, чтобы просушить их, вызван был не казнокрадством, а как раз инициативностью в деле сохранения казны.

Русские послы в Германии несут в дар императору сорока соболей.

Особенно характерно, что для оформления своей клеветы Иванов и Зайцева дают мнимую цитату о провинности Дежнёва, подменившего доброго соболя на «худых соболей и недособолей». Но эта цитата никакого отношения к Дежнёву и его поездке в Москву в 1671 году не имеет. На самом деле она – из грамоты царя Михаила Федоровича Ленским воеводам Пушкину и Супоневу об освобождении из-под стражи товарища воеводы Матвея Глебова и дьяка Ефима Филатова, оклеветанных и заключённых под стражу воеводой Петром Головиным. Пассаж представляет собой цитату из клеветнических обвинений Головина в адрес этих лиц:

«Да Матвей же де Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали служилым многим людем, а велели им по всем ясачным зимовьям иноземцов научать Тунгусов и Якутов, чтоб они промышленых людей грабили и побивали, и наш бы ясак они служилые люди сбирали и добрые соболи имали себе, а в то место в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и иноземцом де Тунгусом велели отойти на иные реки, чтоб де вперед нашего ясаку имать было не с кого».

Растянувшееся на много лет расследование показало, что Глебов и Филатов были Головиным оклеветаны. Точно так же оклеветан Ивановым и Зайцевой с помощью цитаты, выдернутой из головинских речей, сказанных на четверть века ранее, Семён Дежнёв.

При этом необходимо заметить, что все данные о последней поездке Дежнёва в Москву даются иследователями с опорой на статью Н.Н. Оглоблина «Семён Дежнёв (1638-1671 гг.). (Новые данные и пересмотр старых)» (Журнал министерства народного просвещения, № 11. 1890). Ни один из многочисленных авторов работ о Дежнёве, по всей видимости, и не открывал столбца 880, содержащего дело о поездке Дежнёва в Москву. Все сообщающие об этой поездке авторы занимаются исключительно пересказом статьи Оглоблина и своими более-менее правдоподобными измышлениями на её основе. К числу таких измышлений на основе скупых строк в «Журнале министерства народного просвещения», относятся и клеветы Иванова и Зайцевой, выходящие, впрочем, за границы любых приличий и переходящие в разряд заурядной словесной грязи.

В заключение напомню вывод самого Оглоблина, на работе которого базируют свои спекуляции прочие авторы: «Составленная Филатьевым «приёмная роспись» свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежнёвым в Москву. Следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сум и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди — заслуживает полного доверия».

Для сравнения укажем, что в отписке тобольских воевод Хилкова и Яковлева о первой поездке Дежнёва и Ерастова в Москву было отмечено: «А не достало, государи, против якуцкие росписи по нашему ж, холопей ваших, досмотру 3-х соболей». Таким образом, если верить Оглоблину (а никаких других изложений этого дела в научных работах не имеется), получается, что в 1671 году Дежнёв доставил казну в лучшем состоянии, чем сделал это с Ерастовым в 1665 году. Тогда пропали три соболя, тут же, несмотря на все приключения, — ни одного.

Никаких оснований для пересмотра этой оценки до тех пор, пока хоть кто-либо из исследователей не возьмёт в руки тот самый столбец 880 и не опубликует его полностью, попросту не существует.

Герб Сибирского царства

Удостоили плевка авторы «Дебрей» и последние минуты Дежнёва, заявив, что тот-де не вернулся из Москвы так как «подготовил себе тёплое местечко». Всё, что мы знаем о Дежнёве, – спокойствие, верность слову, дипломатичность, умение внушать к себе любовь, заставлявшее его вторую жену Кантеминку просить отправить её с мужем на далёкий полярный Оленёк, — совершенно исключает предположение, что Семён Иванович мог просто взять и бросить в Якутске жену и сына.

А то, что при отправлении в Москву у Дежнёва в Якутске осталась жена, неопровержимо свидетельствует составленная 3 марта 1673 года «память» хлебного стола в денежный стол подьячему Михаилу Ушнитцкому о выдаче жёнам якутских служилых людей, в том числе жене атамана казачьего Семёна Дежнёва — Пелагее (скорее всего это одно лицо с Кантеминкой), денежного жалованья взамен хлебного.

Для чего Иванову и Зайцевой понадобилось выдумать (или скопипастить у графомана) этот ушат помоев на Дежнёва – на первый взгляд, кажется непонятным. Почему этот дипломатичный и старательный служилый человек раз за разом удостаивается таких потоков ненависти и клеветы?

Первое объяснение лежит на поверхности. Дежнёву принадлежит, несомненно, одно из великих географических открытий в истории и, конечно, отнять его у русского человека (как делают многие) или хотя бы запачкать его имя для определённой категории авторов – своего рода «дело чести».

Второе объяснение более глубокое. Оно связано с тем, что история Семёна Дежнёва – это классическая русская история успеха. Он честно служил, совершил большие дела, удостоился от Государя приличных наград и пожалований, совершил жизнь и службу беспорочно. Дежнёв настолько выламывается из любимой многими, в том числе и Ивановым, парадигмы «яркий русский человек против несправедливого к нему государства», что практически разрушает её.

Дежнёв так сильно ломает канон о «вечном русском недотепе-неудачнике» и подлом и жестоком российском государстве, что для защиты этого канона приходится прибегать к прямо-таки экстренным мерам – клевете, манипуляциям, измышлению событий и подлогу цитат. Характерно то, что ни к кому больше из своих героев Иванов такого цинизма и хамства не проявляет, очевидно потому, что они соответствуют его образу отвергнутых властью неудачников.

И лишь Семён Дежнёв стоит над своей эпохой настоящим вызовом, свидетельством  возможности жизненного успеха. И этим вызывает у конструкторов «гена русской неудачи» ненависть, пожалуй, ещё больше, нежели своими открытиями.

Опубликовано на сайте: «Go Arctic».

Дополнительная литература:

Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII века на северо-востоке Азии. М. Гос. изд. географ. лит. 1951 [http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Reisen/XVII/1600-1620/Otk_russ_mor_sev_cost_azii/]

Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах. Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке. Составил М. И. Белов, М.-Л., Издательство Главсевморпути, 1952 [https://www.booksite.ru/fulltext/russ_america/02_30.html]

Код вставки в блог

Копировать код
Поделиться:


Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг», Атомный Православный Подкаст, канал на ютубе оформив подписку на сайте Патреон:

www.patreon.com/100knig

Подписка начинается от 1$ - а более щедрым патронам мы еще и раздаем мои книжки, когда они выходят.

Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту

4276 3800 5886 3064

или Яндекс-кошелек (Ю-money)

41001239154037

Спасибо вам за вашу поддержку, этот сайт жив только благодаря ей.

Как еще можно помочь сайту