Главная битва Дмитрия Донского

Предыдущие части разбора II тома «Истории» Акунина:

Фантазии Фандорина

Дело о послах Субэдеевых

Акунин против Ивана Калиты

Со страницы книги на вас смотрит неопрятный мужик в зеленом халате, красной накидке и бобровой шапке, у него всклокоченная короткая борода, кривая ухмылка и лицо разбойника. Нет – это не Кудеяр и не подкулачник с обрезом из большевистских карикатур. Так художник И. Сакуров «судя по описанию» представляет победителя в Куликовской Битве святого благоверного князя Димитрия Ивановича, прозванием же Донского.

Иллюстратору уже удалось пленить читателя картиной в первом томе сочинения Акунина, где древние славяне были изображены грязными всклокоченными гоблинами, зато на соседних страницах размещались балты (в реальности стоявшие на куда более низком культурном уровне) – причесанные и прилизанные, как с фестиваля хорового пения.

На сей раз своего князя-подкулачника Сакуров вывел из следующего описания, цитируемого Акуниным: «Бяше крепок и мужествен, и телом велик, и широк, и плечист, и чреват вельми, и тяжек собою зело, брадою же и власы черн, взором же дивен зело». Мы можем себе представить Дмитрия Донского наподобие сильно располневшего Петра I – высокий, грузный, чернобородный — бороды у русских князей, как и у большинства того времени были, разумеется, длинными и окладистыми, — и с пронизывающим душу острым взглядом. Носил он, разумеется красную рубаху и зеленый плащ (как нас в том удостоверяют миниатюры к «Сказанию о Мамаевом побоище»), но никак не наоборот.

Окарикатуривание характерно не только для портрета, но и для текста, который он сопровождает. По Акунину Дмитрий начинает самостоятельное правление он с неудачи в «недальновидном» конфликте с  Тверью, затем он всё время принимает «поспешные» решения. «Великая победа» на Куликовом поле «оборачивается страшным поражением» — нашествием Тохтамыша. В этом нашествии Дмитрий виноват сам, поскольку разгромил противника Тохтамыша – Мамая. А заканчивает свою жизнь великий князь «оставив государство в очень тяжелом, даже критическом состоянии». Завершает хулы на Дмитрия Ивановича выпиской из главного источника своих оценок – украинского историка Н.И. Костомарова: «Княжение Дмитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории».

В отличие от первого тома «Истории» Акунина, где много глупостей и ляпов от себя, во втором томе у автора почти ничего своего нет – и эта неприязнь у Акунина тоже заемная. По определенным причинам именно куликовскому победителю случилось стать предметом недоброжелательства большинства наших прогрессивных историописателей – его представляет одновременно «посредственностью» (как и всю династию Калиты), человеком жестоким, недалеким, властолюбивым, трусливым и неудачливым.

Памятник Дмитрию Донскому в Москве. Открыт в 2013 году.

По большей части свою неприязнь к Дмитрию Донскому историки объясняют его мнимым «бегством» в 1382 году из Москвы, при нашествии Тохтамыша. Хотя уже сто раз доказано, что говорить о «трусости» князя сражавшегося в Куликовской битве в передовом полку и получившего раны, не приходится – уход из осады был нормой для сохранения управляемости княжества той эпохи, когда в Кремле вайфай не раздавали и связаться по скайпу с Угличем и Костромой, чтобы вызвать войска было невозможно.

На самом деле, причины антипатии к Дмитрию Ивановичу гораздо глубже – наша историография вообще недолюбливала основателей властной вертикали. А делом всей короткой жизни Дмитрия Донского, он умер в 38, была борьба за власть. Он использовал в этой борьбе любые средства, не боялся рисковать, готов был на всё, и, в конечном счете победил.

Для того, чтобы это понять, нам необходимо избавиться от оптической иллюзии взгляда на Куликовскую битву как на «попытку освободиться от татарского гнета». Нет, конечно, Дмитрий Иванович готов был воспользоваться полным прекращением власти Орды, но готов он был и к её продолжению. Чего он не хотел и не собирался допускать – это ситуации, чтобы кто-либо из соседних князей поехав в Орду посмел оспорить у его потомков великое княжение.

Если верно, что свою роль в формировании больших государственных деятелей играют детские травмы, то для Дмитрия такой травмой был тот день, когда он девятилетним мальчиком после смерти отца Великого князя Ивана Ивановича узнал, что он, его сын и наследник, больше не Великий Князь, хотя и остается хозяином Москвы. Ярлык на великий стол передан Суздальскому князю Дмитрию Константиновичу.

Дионисий и мастерская. Святитель митрополит Алексей с житием. XV в.

По счастью регентство над сиротой оказалось в руках у митрополита Алексея (Бяконта), сочетавшего глубокую веру и преданность учению исихастов об «умной молитве», с энергией и беспощадностью кардинала Ришелье. Алексей выгнал суздальских князей из Владимира и договорился с ордынским временщиком Мамаем о возвращении ярлыка Дмитрию, начал ставить в Москве каменный Кремль и решился начать жестокую борьбу с амбициозным князем Тверским Михаилом Александровичем, претендовавшим на Великое княжение. Святитель даже решился на то, чтобы пригласить Михаила в Москву под предлогом церковных дел, а там его схватить, поступок приличествующий скорее кардиналу, чем митрополиту.

Схватка между Москвой и Тверью в которой прошла юность Дмитрия Донского, оставляла далеко позади борьбу Москвы и Твери в начале XIII века. Там всё шло под контролем Орды. Здесь же у Твери появился влиятельный союзник – литовский князь Ольгерд, трижды приходивший под Москву. Дважды новый кремль выдержал осаду, а на третий раз в 1372 году Дмитрий встретил литовцев на поле боя и быстрым ударом разбил их сторожевой полк (Акунин в характерной для себя манере неуместно ерничает о «новом умении, которое до сих пор не замечалось – полководческом» — Дмитрию, в этот момент было 22 года). После этого Ольгерд заключил с Москвой мир.

Аполлинарий Васнецов. Кремль при Дмитрии Донском.

На Ордынском направлении тоже все было неладно. Мамай, бывший, напомню, не ханом, а не принадлежавшим к роду Чингисидов временщиком, занимавшим должность беклярибека, охотно приторговывал великокняжеским ярлыком. В 1371 году он впервые продал его Тверскому князю, но тогда Дмитрию и митрополиту удалось договориться. В 1375 году, после бегства в Тверь знатного московского боярина Ивана Вельяминова (он должен был унаследовать должность московского тысяцкого, но продолжая концентрацию власти князь её упразднил), Михаилу Тверскому вновь удалось склонить Мамая на свою сторону.

Дмитрий Иванович понял, что пока Мамай у власти о закреплении за Москвой великого княжения можно забыть. Он собрал сильную коалицию русских князей, осадил Тверь, добился отречения Михаила от всех претензий на великий стол, а затем начал пограничную войну с Мамаем, не только не выплачивая дань, но и отрезая беклярибека от доходов. В 1376 году воевода Боброк занял Волжскую Булгарию, собрал дань с подчиненных Орде народов, и выставил на Волге московские таможни. В 1377 году Боброка разбил на реке Пьяне ордынский царевич Араб-Шах («на Пьяне все пьяны»), а затем разорил Нижний Новгород. Ободренный этим успехом, в 1378 году Мамай двинул против Москвы и Рязани (бывших в тот момент в союзниках) рать мурзы Бегича, которую Дмитрий Иванович наголову разбил на реке Воже, проявив недюжинный дар полководца.

Для Дмитрия Ивановича решалось дело его жизни – либо он покончит с Мамаем и утвердит за своим домом великое княжение навсегда, либо падет. Для Мамая поход 1380 года был для жестом отчаяния — его власть шаталась в Орде, из глубин Азии наступал серьезный враг и природный чингизид Тохтамыш, а Русь полностью вышла из повиновения. На этот раз он рассчитывал на совместный удар с литовским князем Ягайлой. Олег Рязанский был запуган и вышел из игры (обвинять его в предательстве оснований нет).

Изображение Акуниным Куликовской битвы поражает своей шаблонностью и хрестоматийностью. От такого труда ждешь ревизий, смелых завиральных концепций, и столкнувшись, внезапно, с пересказом школьного учебника, ощущаешь, что автор «чижика съел». А ведь Куликовская битва – это тот случай, где Акунин мог бы выступить потрясателем основ и поразить читателя разрушением мифов, не встретив почти никаких протестов со стороны историков. Он мог бы поставить под сомнение визит к преподобному Сергию, поединок Пересвета с «Челубеем», даже сам удар засадного полка – и при этом привести ссылки на десятки современных работ серьезных исследователей, которые доказывают сомнительность всех этих привычных нам деталей битвы. Но, как мы уже не раз могли убедиться, новую научную литературу по предмету Акунин попросту не читал.

Куликовская битва. С иконы преп. Сергия Радонежского с житием. Ярославль. XVII в.

Мы воспитаны на картине Куликовской битвы сформированой гениальным эпическим памятником, созданным через столетие после сражения – «Сказанием о Мамаевом побоище». Именно в нем мы впервые находим самые памятные детали сражения. Но писать о Куликовской битве по «Сказанию» – это почти то же самое, что писать историю Ронсевальской битвы, где восставшие баски разбили маркграфа Хруоланда, по «Песни о Роланде», где окруженный маврами Роланд пытается разбить свой меч Дюрандаль о камень.

По летописным источникам, лишенным поэтических прикрас, и поэтической, списанной со «Слова о Полку Игореве», но современной событиям «Задонщине», ход Куликовской битвы представляется гораздо проще и логичней.

Смелым стратегическим маневром князь Дмитрий, бывший, как позволяют судить в факты, одним из талантливейших полководцев в русской истории, разделил своих врагов – Мамая и Ягайлу. Русская рать, перешла Дон и встала на Куликовом поле в узком месте, так, что с одного фланга её прикрывала болотистая речка Смолка, а с другой овраг. Войско Мамая попало в узкий коридор, где не могло реализовать своё численное преимущество.

А.П. Бубнов. Утро на поле Куликовом. Основной мотив этой картины — князь как предводитель народа.

Князь Дмитрий Иванович отправился в русский сторожевой полк вместе с которым напал на хана-чингизида от имени которого правил Мамай – «поганого царя Теляка». Таким образом битва и в самом деле началась с поединка, но поединка предводителей. Затем удар мамаевой рати принял передовой полк, который был почти полностью изрублен. Три часа, долго и мучительно, шла рубка русских с татарами, «и паде труп на трупѣ, паде тѣло татарское на телеси христианскомъ».

Здесь-то в гуще битвы и сражается отважный брянский боярин Пересвет-чернец. Был ли он монахом именно Сергиевой обители, стал ли чернецом до сражения или умирая от ран после, — нам неизвестно. Но он совершил великие подвиги, сделавшие его одним из центральных героев «Задонщины». Поэма приписывает ему восклицание обращенное к князю: «Лутчи бы нам потятым быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ!». Судя по тому, что в «Задонщине» говорится о «суженом месте» куда приводят Пересвета (то есть месте «суда Божия»), Пересвет мог и в самом деле сразиться в поединке, но не в начале сражения. И не погиб, хотя был тяжело изранен, после него, продолжая участвовать в битве.

Современное представление о заключительной фазе Куликовской битвы. (А.О. Амелькин. Ю.В. Селезнев. Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков.М., Квадрига, 2011)

Битва шла на глазах у Великого Князя. Лишь «Сказание о Мамаевом побоище» изобретает странную легенду о том, что Дмитрий переодетый в простого воина пал раненый в начале сражения. И Симеоновская, и Новгородская летописи, и «Задонщина» изображают Дмитрия во главе своих полков, направляющим битву.

Наконец татарский напор начал превозмогать, а поредевшая русская рать пятиться. При этом нет никаких оснований рисовать, как на картах в учебниках, прорыв татарами левого фланга русских. Скорее всего обе свалявшиеся людские груды начали подаваться в сторону Непрядвы, и тут-то и последовал удар русского резерва – рати Владимира Серпуховского. Называть его «засадным полком» (и неуместно ерничать как Акунин над «не бог весть какой хитростью») вряд ли корректно – на месте битвы просто негде было спрятать достаточную для перелома сражения засаду. Речь идет не о засаде, а скорее об общем контрударе русских, который вызвал у врагов панический испуг. В какой-то момент нервы Мамая не выдержали и он бежал с поля боя, а вслед за ним разбежалась преследуемая русскими и его рать.

Павел Рыженко. Поле Куликово. 2005. Эта картина становится новым иконическим изображением Куликовской битвы

Без эпических деталей, внесенных «Сказанием о Мамаевом побоище», Куликовская битва может быть и смотрится более скучно, но зато не затемняется её политический смысл. Он состоял, как мы уже отметили ранее, в том, что Дмитрию Ивановичу нужно было убрать со своей дороги Мамая, который постоянно пытался передать великое княжение то тверскому, то какому-то иному князю. И этой цели Дмитрий Донской полностью достиг – Мамая не стало.

На два года московский князь стал практически абсолютным гегемоном Руси. Олег Рязанский признал себя младшим братом. В Литве князь Кейстут отстранил  Ягайлу от великого княжения и заключил с Москвой добрый мир. Но всю эту идиллию разрушили приход Тохтамыша, сожжение Москвы и возвращение в данническую зависимость от Орды.

Если смотреть через очки мифологемы «Куликовская Битва как попытка свержения Ордынского ига», то можно начать повторять вслед за Акуниным, что операция закончилась неудачно. Власть Тохтамыша оказалась даже тяжелее власти Мамая, которого не стоило разбивать.

Взятие Москвы Тохтамышем

Но совершенно иначе выглядит дело если посмотреть на него со стороны политической стратегии Дмитрия Донского. Тохтамыш не посмел отнять даже у разбитого московского князя великое княжение. Его устроила выплата 8000 рублей за два просроченных года своего ханства (эту сумму Дмитрий полностью собрал с Новгорода) и пребывание в заложниках наследника – Василия Дмитриевича, через несколько лет из Орды сбежавшего. Тверской князь Михаил Андреевич, после пленения Москвы в очередной раз вспомнивший о великом княжении, остался ни с чем.

В мае 1389 года великий князь Дмитрий Иванович мог взирать на дел жизни своей с полным удовлетворением. Он выиграл свою главную войну. В середине своей духовной грамоты — завещания, в перечислении оставляемых своим сыновьям городов и сел, он как бы между делом бросает: «А се благословляю сына своего, князя Василия, своею отчиною, великим княжением». Великое княжение – не только титул, но и город Владимир с обширными тяготеющими к нему землями и доходами, превратилось в принадлежность московского дворцового гардероба. Распоряжаться этим гардеробом ордынский хан не имел уже никакого права.

Впрочем, в завещании куликовский победитель высказался и об Орде: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду». Орда, отныне, не всесильная властительница душ и телес русских людей, а мелкая неприятность, жало в плоть, которое Бог, авось, вскоре переменит. Ведь удалось же самому Дмитрию Ивановичу «переменить» досадливого бека Мамая. Но цитаты из «духовной» Димитрия Ивановича вы у Акунина не найдете – он её попросту не читал.

В сокращении опубликовано в газете «Культура» под заглавием: Фантазии Фандорина-4: Дмитрий Донской

Что читать об эпохе Дмитрия Донского и Куликовской битве.

Повести о Куликовской битве («Литературные памятники»). М., 1959

Амелькин А.О., Селезнев.Ю.В.  Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков. М., Квадрига, 2011 — Новейшее исследование всего, что связано с битвой.

Борисов Н.С. Дмитрий Донской. М., Молодая Гвардия, 2014 — Новая биография в ЖЗЛ.

Лощиц, Юрий. Дмитрий Донской. М., Молодая Гвардия, 1980 — Старая биография ЖЗЛ.

Горский А.А. Москва и Орда. М., «Наука», 2003 — исследование взаимоотношений московских князей и Орды.

Лаврентьев А.В. После Куликовской битвы. Очерки истор.Окско-Донского региона в последн.четверти ХIV-XVIвв. М., Квадрига, 2011 — Отношения Москвы и Рязани и дипломатическая миссия Сергия Радонежского.

Греков. И.Б. «Восточная Европа и упадок Золотой Орды». М., «Наука», 1975 — исследование отношений в треугольнике Москва — Литва — Орда при Дмитрии Донском и Василии I.

Мейендорф, Иоанн. Византия и Московская Русь. Paris, YMCA-Press, 1990 — исследование международных культурных и церковных связей в эпоху Дмитрия Донского и влияния исихастов на московскую политику.

Прохоров Г.М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., «Наука», 1978