Игра в бисер по-русски

При всех своих достижениях в области научно-технического развития и массового просвещения, советская власть никогда не любила интеллекуалов. Тех, кто работал слишком тонко, слишком вычурно, со слишком богатым культурным инструментарием сплошь и рядом упрекали в формализме, снобизме, и оторванности от народных масс. «Будь проще, — говорилось, — и люди к тебе потянутся».

Это парадоксально сочеталось с просвещенческой установке советской эпохи. Массы должны были тянуться к знаниям, осваивать культурные достижения человечества. Но при этом те, кто и должен был передать заряд своих знаний и своей культуры массам должны были превращаться в валенок. Народу предлагалось возвышаться до уровня деградации интеллигенции.

В какой-то момент сложилась, в результате, парадоксальная картина. Советская книгоиздательская индустрия издавала изумительные по интеллектуальному изяществу шедевры. Происходило это и в рамках больших научно-издательских программ и трудами отдельных энтузиастов, «пробивавших» редкие и непроходные издания через разные рогатки, соглашавшихся на ограниченные тиражи, на грифы «для научных библиотек»и т.д. Но лишь немногим читателям приходило в голову провести вечер с томиком Геродота, а следующий отдать «Византийским легендам».

Спору нет, имелись и книжный деифицит, и цензурные рогатки, но надо понимать, что таких тиражей, которые тогда создавали дефицит, сейчас просто не бывает в природе, — ну разве у Дарьи Донцовой. Проблема была не в недостатке книг, а в фактической смерти интеллектуальной культуры, то есть умения читать книги, не впадая в фетишизм от каждой прочитанной свежей мысли, умения играть ассоциациями и «сопряжением далековатых идей», умением сопоставлять далекие культурные коды. Те, кто таким мастерством владел – Ю.М. Лотман, С.А. Аверинцев, казались какими-то шаманами-волшебниками.

Я помню как воспринимались в перестройку телевизионные лекции Л.Н. Гумилева – это было что-то вроде Кашпировского для любителей истории – мы жадно вслушивались в каждое слово, поражались мастерству с которым этот человек жонглирует странами и эпохами и только что не крутили головой.

Побочным, но драматическим эффектом этого упрощенчества и рожденного им интеллектуального дефицита была монополизация интеллектуальной культуры одним слоем, одним сословием, одной, временами, мафией – либеральной интеллигенцией. Пропуском в мир высокой умственной культуры, где говорят о сагах, Шпенглере и Борхесе были «правильные», то есть не просто либеральные, а либерально-людоедские с физиологическим презрением к «плебсу», убеждения. В самых строгих компаниях прибегали еще к черепомерке, но не везде, по счастью.

Умение отличить Марка Блока от Александра, а Броделя от Бурдье передавалось только вместе с изрядной дозой ненависти к «этой стране» и «её народу». И напротив, сообщества людей патриотических убеждений, как назло старались одно время культивировать низкую интеллектуальную культуру, любовь ко всевозможной паранауке, бравирование антинтеллектуализмом, чем лишний раз подтверждали кричалку либералов: «патриотизм – прибежище не только мерзавца, но еще и дурака».

За последнее десятилетие ситуация существенно изменилась благодаря развитию книгоиздательстваи интернету. С одной стороны, количество доступных книг превысило физическую возможность их прочесть. Пришлось волей-неволей учиться выбирать, а это предполагало развитие интеллектуального вкусаи интеллектуальной культуры. С другой стороны – знания, вкусы и интеллектуальные навыки, благодаря интернету, начали выплескиваться за пределы социально и идеологически ограниченной аудитории. Интеллектуальным кружкам всё сложнее стало сохранять характер сект. Начало происходить перекрестное интеллектуальное опыление.

В этот момент оказалось, что интеллектуальные традиции и сама атмосфера интеллектуализма отнюдь не составляют монополии одной лишь либеральной тусовки. Что человеку консервативному, патриотическому, национальному ничуть не в меньшей степени могут быть присущи и широкая эрудиция, и глубокий метод, и умение нанизывать сложные ассоциативно-смысловые цепочки, что является базовым навыком для современного интеллектуализма, каковой навык Герман Гессе и назвал «игрой в бисер».

Игра в бисер отличается от классического «позитивного» научного метода, который, несмотря на весь пафос эксперимента, сводился к вариативному перессказу предшествующей научной традиции. Фундаментальная прочность такого знания была высока, но была высока и устойчивость один раз сделанной и непроверенной ошибки, а скорость порождения новых смыслов – довольно низкой. В случае же «игры в бисер» ты как бы наигрываешь скрытую мелодию из имен, скрытых цитат, образов, символов, отсылок, и из этого наигрыша образуются новые смысловые сочетания, которые вызывают у твоей аудитории, если она хотя бы минимально подготовлена, свои наборы ассоциаций, свою мелодию, и складывание других смысловых фигур, которыми они могут ответить на твою фигуру.

Со стороны это может казаться баловством, но еще Гессе предрекал, что «полученные таким образом абстрактные выражения позволяли вскрывать все новые и новые взаимосвязи, аналогии и соответствия». «Игра» позволяла и позволяет оттачивать интеллектуальный инструментарий, развивать быстродействие ума и его способность оперативно обрабатывать большие массивы разнородной информации, ухватывая их целое. Освобождая факт из топкого болота ближайших контекстов игра позволяла увидеть его связь с другими, казалось бы бесконечно удаленными фактами.

Русские интеллектуалы научились играть в эту игру и играют в неё успешно и с удовольствием (назовите, впрочем, хоть одну игру, где играют головой, и где русские быстро не добились выдающегося успеха). И мне хотелось бы видеть в ближайшие годы расширение инструментария этой игры. Русское расширение.

Основными «фишками» игры были, до сих пор, преимущественно явления западной культуры и приписанной ей в бабушки культуры античной. В течение ХХ века сильно расширилась представленность востчных культур – прежде всего японской и китайской. Русская же культура была задействована в игре лишь в той степени, в которой была пристройкой к западной – сооруженной Петром и кое-как дожившей до революции. До 1700 года и после 1929-го России в Игре практически не существует, как, до недавнего времени, не существовало в ней Византии. Да и культовый набор «бусин» петербургского периода весьма ограничен.

Между тем в Игру должны войти русские шатровые церкви и русские летописи, изречения наших древних полководцев и старинные политические трактаты, мы должны уметь назвать не менее пяти древнерусских политических трактатов и расшифровать символику иконы «Церковь воинствующая», мы должны уметь воскресить в памяти топографию Херсонеса и не глядя найти место из Прокопия Кесарийского где упомянуты крепости Гурзувиты и Алустон. Наша история, не прибегая к вымыслам «альтернативщиков» должна удлинниться на полтора тысячелетия, а наша внутренняя библиотека самого важного и культурно значимого – расшириться на десятки томов древней и старинной русской литературы.

Пространство русского культурного космоса от Анахарсиса до наших дней должно быть расчерчено, а разноцветные бусики наших культурных феноменов – приготовлены для Игры.

Игры, которая теперь станет не процессом самоотчуждения, не способом внутренней эмиграции, а напротив – формой самообретения.

Самообретения – не значит ксенофобии и мироотчуждения. Напротив, русский интеллектуал должен научиться играть громадами готических соборов, музыкой генделевых увертюр, цитатами из старофранцузских хроник и это, не говоря об идеальном знании античного классического наследия. Но играть на равных, не используя Запад или античность как инструмент унижения Руси и Византии. Выровнять по справедливости культурный баланс и избавиться от некоторого количества постмодернистского балласта и хлама, занесенного на наш умственный чердак только потому. Что там нечего было поставить более ценного.

В книге Гессе, как известно, игроков в бисер фактически выдавили из общества, создав для них идеальную страну, а на самом деле – идеальную тюрьму – Касталию. Это связано было в основном с тем, что Игра у Гессе фактически порывала с историей, превращалась в форму внутренней эмиграции, интеллектуализма замкнутого на самого себя. Наша самоназначенная кухонная Касталия была в этом смысл еще опасней, она не просто эмигрировала, но еще и разрушала при этом тот мир, на котором паразитировала и от которого отвращалась.

Способ избежать этого только один. Не выдвинуть из себя Касталию, а самой нации стать Касталией. Сделать интеллект и культуру движущей силой Истории, в каком-то смысле подчинить историю культуре. Сделать так, чтобы величественные и ужасные исторические деяния были в то же время подом высокого и остроумного интеллекта. На какую-то часть этого года мы даже увидели с вами как это делается. В следующем году может быть игра продолжится.

Расширенная версия текста, опубликованного в газете «Культура».