Фелипе Фернандес-Арместо. Цивилизации

Фелипе Фернандес-Арместо. Цивилизации. М.: АСТ, 2009

Английский историк испанского происхождения Фелипе Фернандес-Арместо сделал себе имя как специалист по эпохе Великих Географических Открытий, изучающий освоение Атлантики португальцами и испанцами. Его ранние монографии посвящены доколумбовому освоению Атлантики, формированию колониального общества на Канарских островах, Колумбу, Непобедимой Армаде.

Однако с годами Фернандес-Арместо всё чаще выпускает научно-популярные книги по истории общего характера, которые, как правило, характеризуются как «ревизионистские». Такое обозначение, впрочем, не имеет в виду «ревизионизма» в духе Фоменко-Носовского, или Резуна-«Суворова». Просто многие оценки и подходы Фернандеса отличаются от общепринятых в западной литературе.

Самой известной книгой Фернандеса-Арместо, и, кажется, единственной переведенной на русский язык, являются «Цивилизации» — объемистая работа общего характера, в которой автор решил польстить себе, бросив вызов таким общепризнанным классикам цивилизационного подхода как Арнольд Тойнби. В основе его подход тоже тойнбианский, что логично для британского автора, но проведенный в известном смысле более последовательно. Всю систематику цивилизаций автор подчиняет тойнбианской идее «Вызова-и-Ответа».

В эссеистической форме Фернандес предлагает общий обзор великих и малых цивилизаций, классифицированных не в хронологическом или географическом порядке, а по той географической среде к которой цивилизации приспосабливаются и которую преобразуют. Нет такой кажущейся неприспособленной для жизни среды – ледяная пустыня, песчаная пустыня, зловонное болото, непроходимый лес, — где не была бы возможна цивилизация в смысле человеческой культуры автономной от внешней среды. Понятно, что во льдах или в пустыне трудно ожидать возникновения великих цивилизаций, но проникнуть, они могут и туда, а культуры аборигенов вызывают, порой, восхищение своей искусной адаптацией к среде.

Цивилизация, достойная этого имени, бросает вызов среде и в той или иной степени торжествует над нею. Фернандес делает патетическую декларацию, прославляющую цивилизационную отвагу:

«Я предпочел бы быть частью цивилизации, которая меняет мир с риском пожертвовать собой, а не жить в обществе, которое лишь скромно поддерживает свои минимальные потребности. Я скорее принял бы участие в войне или присоединился к движению протеста, чем покорился превосходящей силе, поэтому я хочу принадлежать обществу, которое остро реагирует на вызовы природы, а не подчиняется им».

Это заявление стоит запомнить, потому что позднее с ним произойдут любопытные метаморфозы.

Квалификация цивилизаций по среде их развития получается следующая: 1. Цивилизации льда и крайнего Севера; 2. Цивилизации пустынь; 3. Цивилизации степей – саванны, сахеля, классической степи; 4. Цивилизации лесов; 5. Цивилизации болот и влажных джунглей; 6. Цивилизации аллювиальных долин; 7. Цивилизации высокогорий; 8. Цивилизации малых островов; 9. Цивилизации морских побережий; 10. Цивилизации выстраивающиеся вокруг океанов и через океаны – Индийский и Атлантический с перспективй возникновения Тихоокеанской и даже Арктической цивилизаций.

Эта схема не лишена своей логики. Действительно, в цивилизациях высокогорий – от инков и ацтеков до Эфиопии и Тибета, в цивилизациях побережий – финикийской и викингов, в цивилизациях влажных лесов и болот, есть немало общих черт и подобное сопоставление себя оправдывает.

Впрочем, Фернандес не предлагает никакого строго научного подхода, никаких формул оценки экологической ниши и алгоритмов приспособления к ней. Его подход очень эссеистичен. Автор очень много читал, является интересным рассказчиком, и потому хочет поделиться интересными сведениями о разных культурах. Занимательность рассказа от этого выигрывает, но систематичность сильно страдает.

Один рассказ невозможно сопоставить с другим. Где-то, как в рассказе о Месопотамии, это сухой реферат страницы стандартного учебника, где-то, как при рассказе о приморских чудесах древней Греции, это изящное, но несколько вольное, художественное описание, где-то, как при анализе китайской цивилизации, нечто, могущее претендовать на глубокий цивилизационный анализ, а где-то, ряд зарисовок с сообщением просто подвернувшихся под руку интересных сведений, которые вряд ли были известны читателям прежде.

Время от времени автор просто увлекается – скажем, рассказывая о кочевниках евразийских степей, он целую главу «Конфуцианец размышляет о дикости» посвящает биографии китайского политика и литератора Оуяна Сю, жившего в эпоху Сун. Оуян это интереснейший персонаж, но о степняках мы не узнаем из этой главный практически ничего, да и историческое значение Оуяна остается для читателя не вполне проясненным. Мы узнаем, что он был пьяницей и что племянница обвиняла его в изнасиловании, но не узнаем, что его эссе «О группировках» – один из важнейших документов в китайской политической литературе.

Однако такие отступления, в любом случае, серьезно расширяют кругозор читателя и заставляют его заинтересоваться такими сюжетами, которые иначе вряд ли привлекли его внимание. Особенно удаются Фернандесу рассказы о малоизвестных и забытых цивилизациях, которые редко включаются в хрестоматии. Он рассказывает о мусульманских королевствах Сахеля, в частности знаменитом Мали, чей манса Муса привез в хадж в Мекку столько золота, что вызвал инфляцию на Ближнем Востоке. О южной морской границе Китая – Фучжоу, которая вполне могла бы, развернись история Китая иначе, стать тихоокеанской Голландией, о цивилизации кхмеров, построившей Ангкор, об аборигенах Алеутских островов (делая попутно, впрочем, пару русофобских выпадов, хотя вскоре выясняется, что негативное влияние русских было несравнимо с негативным воздействием купивших Аляску США). Постоянно узнаешь что-то новое и на всё можно взглянуть с другой стороны.

Впрочем, если приглядеться внимательней, разрозненные и кажущиеся малосвязанными зарисовки Фернандеса пронизывает некий общий стержень – это усилия по последовательному повышению статуса американских культур и цивилизаций, смещение фокуса глобальной истории с Европы на Америку. В традиционной историографии такое не было возможно. Американские культуры доколумбовой эпохи были гораздо слабее и разрозненней евразийских, к тому же они прекратили существование, оказав лишь минимальное влияние на будущее современных цивилизаций на американских континентах. Поэтому, хотя полной маргинализации они и не заслуживают, но отдавать им почти половину общего объема, как делает Фернандес, можно только проявив некоторую тенденциозность. Такая же тенденциозность, впрочем, проявляется у многих других западных авторов, не только американцев. США хотели бы восприниматься не как поздняя европейская колония на периферии евразийского мира, а как полноправный представитель древнего высокоразвитого цивилизационного центра.

Если присмотреться к композиции книги Фернандеса внимательно, то этот американоцентризм окажется в ней довольно последовательным. Заключительные главы посвящены в ней именно Атлантической Американской современной цивилизации. Причем выясняется, что в ХХ веке цивилизационное влияние Америки оказалось неожиданно огромным – не только регтайм, но и демократия рассматривается им как чисто американский продукт, который до прямого начала американской имперской экспансии не пользовался интересом и уважением в Европе. Автор невольно подтверждает мнение, что демократия является не лучшей формой цивилизованного государственного устройства, а специфическим экспортным товаром Америки.

Впрочем, к американскому империализму Фернандес относится с прохладцей. Он отмечает, что американская политика после окончания Холодной войны диктуется не столько национальными интересами, сколько страхом утратить гегемонию, а потому список оправданий для вмешательства всё больше расширяется. Сдержано, но отрицательно он характеризует американские авантюры в Боснии и Косово и прямо говорит о понятной ненависти жертв американских бомбардировок.

Мало того, Фернандес делает замечание о близорукой внешней политике Запада, которое делает честь его прозорливости, с учетом того, что написано это в 2001 году:

«У России и Турции разные идентичности и у каждой есть свои союзники: они по любым меркам — европейские государства, но не обязательно должны ими оставаться. И остальным европейцам придется винить только самих себя, если русские и турки решат взяться за правило: «если не можешь к ним присоединиться — побей их». Однажды это правило может превратиться в политику».

В конечном счете именно конфигурация Россия-Турция, две «страны изгоя» из выстраиваемого порядка Евроинтеграции, создала максимум проблем для Запада в ходе развивающегося сейчас глобального политического кризиса. И, не исключено, что это только начало.

Но в целом взягляд Фернандеса на Россию почти без остатка скрывается в давно отмеченной мною когнитивной тени у западных авторов. Цивилизационные достижения русских как правило не принимаются в расчет, принижаются. Мало того, — если русские начинают выигрывать, то правила игры меняются по ходу соревнований. Русский прыгун с шестом еще над планкой, а диктор уже объявляет, что это были соревнования по прыжкам в длинну.

Вспомним первоначальную декларацию Фернандеса, о том, что он уважает цивилизации, которые смеют бросать вызов природе даже с риском для себя, а не те, которые подчиняются среде. И сравним с этой декларацией следующий пассаж:

«Теперь за Северным полярным кругом, где среда по определению враждебна человеку, существуют города. В Норильске с его двухсоттысячным населением дома стоят на вечной мерзлоте на сваях, квартиры отапливаются 288 дней в году, постоянно приходится убирать снег, а «уличное освещение вчетверо ярче, чем в русских городах, расположенных южнее». Похоже, в определенных средах цивилизация – это иррациональная стратегия. И здесь лучше подчиниться природе, чем пытаться приспособить ее для нужд человека».

Введенный Фернандесом критерий ценности цивилизации – умение бросать вызов природе и преодолевать ее – применяется им ко всем… кроме русских. Автор пишет с теплотой о саамах, едящих вшей. Об инуитах и о том, как европейцы-викинги проиграли им спор за Гренландию. Пиши автор о норвежцах или финнах, он назвал бы город, подобный Норильску, «отважным вызовом Северу», но поскольку речь идет о русских, то лучше бы им немедленно сдаться.

Кстати, поделюсь забавным воспоминанием. Когда мне было лет 7 и я был обычным советским ребенком — я мечтал переехать в Норильск. Нашел фотографию центральной площади в «Географическом Энциклопедическом Словаре» и воображал себе город, где на улице снег, вьюга и нестерпимый мороз, а внутри уютных домов уютно живут люди, им тепло, светло и этот свет цивилизации побеждает тьму полярной ночи. Главное в этом детском переживании было именно воображение контраста между природой и побеждающей её человеческой средой. Когда я вырос и узнал о жизни в настоящем Норильске, особенно в постсоветском, я конечно, мог только порадоваться, что моя мечта не осуществилась.

Но, тем не менее, Фернандес довольно точно уловил место этого города в структуре русской цивилизации. Именно здесь торжество русского мира над Арктикой воображалось с особой интенсивностью. И то, что Норильск стоит и развивается — говорит о том что сражение как минимум не проиграно.

Есть и другие, не менее анекдотичные пассажи, посвященные русским, например утверждение, что «и сегодня стены Новгорода мрачно смотрят на окружающую беззащитную дикость». Опрошенные мною новгородцы долго пытались понять называет ли автор «беззащитной дикостью» людей на речном пляже реки Волхов или же Новгородскую обладминистрацию, и, в итоге, сошлись на втором.

Заметив, что расшифровка письма майя было одним из самых выдающихся достижений науки в ХХ веке, Фернандес ни словом не обмолвился, что это достижение принадлежит двум русским – Юрию Кнорозову – великолепному гению из города на Неве, — и Татьяне Проскуряковой, исследовательнице из США, приложившей огромные усилия к тому, чтобы западная наука признала работы Кнорозова и отказалась от ошибочных идей Дж. Э. Томпсона, считавшего чтения Кнорозова «коммунистической пропагандой». Впрочем, несмотря на это, именно Томпсон и по сей день зачастую называется в западной популярной литературе «дешифровщиком письменности майя».

Есть, впрочем, у Фернандеса и более объективные пассажи о России. Отстаивая тезис, что в конце XV века было немало событий, имевших не меньшее значение, чем плавание Васко да Гаммы, он пишет:

«На суше в конце XV века самым стремительно расширяющимся государством стала Московия. В правление Ивана III Московское княжество (если можно измерять государство с размытыми и неопределенными границами) выросло с 73 тысяч до 230 тысяч квадратных миль. Обычно историки сосредоточивают внимание на подчинении Иваном III Новгорода и на войнах с Казанью и Литвой; но в 1490-е годы взгляд космического наблюдателя устремился бы к другим границам — на промерзший север, в «землю тьмы», где скрывались огромные богатства. В следующем столетии меха стали для Московии тем же, чем были пряности для Лиссабона, — сокровищем, которое доставляли с границ империи исследователи, завоеватели и отчаянные купцы. Дорога на север, в землю добытчиков мехов, проходила по реке Вымь по направлению к Печоре — эту дорогу проложил в конце XIV века Стефан Пермский. В погоне за мехами миссионеров сменили военные: их старания возрастали по мере того, как удавалось отстранить от торговли мехами казанских купцов. В 1465, 1472 и 1483 годах Иван посылает экспедиции в Пермь и на Обь за данью — собольими мехами, но самым значительным стало вторжение 1499 года. Близ устья Печоры был основан город Пустозерск: на всем протяжении завоевания русскими Сибири их успех измеряется количеством построенных городов. Армия, предположительно численностью в четыре тысячи человек, с санями, запряженными оленями и собаками, зимой перешла по льду Печору и достигла Оби за Полярным Уралом, вернувшись оттуда с тысячью пленных и огромным количеством мехов. Посол Ивана в Милане говорил, что у его господина собольих и горностаевых мехов на миллион золотых дукатов.
Это было лишь скромное начало российских завоеваний в Сибири. До 1580-х территории за Уралом не были постоянными владением: граница по Оби оставалась таинственным местом; Зигмунд фон Герберштейн во время своего посещения Москвы в 1517 году слышал mirabilia «о немых людях, которые умирают и снова возрождаются, о Золотой Бабе, о людях чудовищного обличья и рыбах, похожих внешне на людей». Тем не менее первая большая кампания на Оби несомненно была началом чего-то значительного. Морские империи, основанные западноевропейскими государствами по следам Колумба, Кабота и Васко да Гамы, исчезли. Поистине из всех европейских империй, основанных в начале современного периода, уцелела только Российская империя в Сибири; ее потенциал и сегодня далеко не освоен. И если космическому наблюдателю судьба югры в 1490-е годы покажется более интересной, чем участь араваков или кои-кои, кто может сказать, что он не прав?»

Довольно забавно он описывает в той же связи икону преподобных Зосиы и Савватия Соловецких с клеймами.

«Даже Россия в 1430-е годы — это было последнее десятилетие плаваний Чен Хо и период наиболее интенсивных исследований португальцами Канарских островов — начала морскую экспансию. Свидетельства мы видим на иконе, которая сейчас находится в художественной галерее в Москве, а когда-то хранилась в монастыре на Белом море. На ней изображены монахи, поклоняющиеся Богоматери на острове в роскошном монастыре с заостренными куполами, золотым алтарем и башнями, подобными свечам. Великолепие этой сцены, должно быть, продукт набожного воображения, потому что в действительности остров нищий и голый; большую часть года он окружен льдами.
Центральную часть — поклонение Богоматери — окружают клейма с историей о легендарном основании монастыря за столетие до того, как была написана икона. На первом изображении монахи гребут, направляясь на остров. Туземцев-рыбаков изгоняют хлыстами «сверкающие фигуры молодых ангелов». Услышав об этом, настоятель Савватий возносит хвалу Господу. На остров приплывают купцы: святое воинство, которое демонстрирует им монах Зосима, окружено пламенем. Когда монахи спасают жертв кораблекрушения, умиравших на соседнем острове в пещере, Савватий и Зосима появляются, чудесным образом переходя со льдины на льдину, и отгоняют лед. Зосиме в видении является «плавучая церковь», и в соответствии с этим видением на острове строятся здания монастыря. Невзирая на пустынность местности, ангелы снабжают монастырскую общину хлебом, маслом и солью. Настоятели-предшественники Зосимы уходили, не выдерживая трудных условий. Но Зосима спокойно отгонял искушавших его демонов. Мы видим все составляющие типичной для XV века истории морского империализма: божественное вдохновение; героическое плавание в опасном окружении; безжалостное обращение с туземцами; попытки приспособиться или отыскать поддерживающее жизнь окружение; быстрое возникновение коммерческого интереса; достижение процветания благодаря настойчивости».

Пассаж о воображаемом монастыре весьма забавен, поскольку тот же профиль, что и на иконе, Соловецкий монастырь имел и в XVII веке и сегодня. Этот профиль сложился, конечно, не при преп. Зосиме и Савватии, но, всё же, достаточно рано – в середине XVI века, когда игуменом монастыря был Филипп (Колычев), позднее святитель-митрополит Московский, замученный опричниками. Так что познания Фернандеса в русской истории и впрямь довольно поверхностны и пристрастны, ему не хватает дерзости поверить в то, что русские могут на крайнем Севере строить города, монастыри, и даже выращивать дыни, как это делал Филипп.

Эта слепота тем забавней, что сам же Фернандес утверждает, что в конечном счете «внутренним океаном» человечества станет не только Индийский (первый внутренний океан в истории), не только доминирующий Атлантический, не только становящийся Тихий, но и пока-то пребывающий на окраинах Арктический:

«Остался последний океан. Последнюю фазу океанической истории можно усмотреть в пересечении Арктики подводными лодками и в воздушных перелетах по большим окружностям Земли: если глобальная цивилизация действительно возникнет, я могу представить себе, что историки будущего опишут ее формирование на новых маршрутах, как это делали их предшественники на своих «домашних» океанах. Возможно, и Северный Ледовитый океан будет рассматриваться как домашний океан всего мира. Если так, будет доказана одна из основных тем этой книги: не существует окружения, в котором не может развиваться цивилизация».

Говоря о будущем Арктического океана Фернандес не желает замечать, что для России и русских эта неблагоприятная среда уже является одомашненой, что для нас Арктический Океан уже является родным домом. Не знаю уж, позабавила бы или неприятно уколола европейскую гордость Фернандеса история о знаменитом современном путешественнике Уиле Стигере, который в 1995 отправился в трудную экспедицию к Северному Полюсу на собачьих упряжках и, преодолев многие мили, изрядно измученный, обнаружил на Полюсе русских, прилетевших, чтобы сыграть провести футбольный турнир (победила команда заводу по производству холодильников «Бирюса») и послушать концерт группы «Тайм Аут». В момент исполнения песни «Ёхан Палыч» из за торосов выехала упряжка. Это был Уил Стигер. Увидел он сотню пьяных русских, горланящих песни, хлещущих водку, играющих в футбол. Канадцу обрадовались, предложили присоединиться. В ответ услышали, что «вечно эти русские все испортят, даже полюс в проходной двор превратили…». Канадец развернулся, и пробыв на полюсе менее минуты повернул назад. Se non e vero e ben trovato.

Теория Арместе действительно очень интересно подсвечивает русскую цивилизацию, но сам он оценивать её с точки зрения своей же теории не хочет. Уж слишком впечатляющий получился бы результат. Еще одно его критическое слепое пятно – Византия. Она упоминается всего пару раз и вскользь, так что создается впечатление, что такой цивилизации просто не было.

Но по другим предметам суждения Фернандеса бывают весьма интересны. Особенно в том, что касается Великих Географических Открытий и освоения европейцами Океана. Фернандес отмечает, что главным достижением европейских мореплавателей был взлом «кода» Атлантики, то есть системы из пассатов и течений, которые позволяли в парусную эпоху двигаться по океану в обоих направлениях. Если в Индийском океане господствовали периодичные муссоны, которые позволяли совершить плавание в оба конца (и это очень рано сделало Индийский океан внутренним мусульманским озером), то над Атлантикой властвовали постоянные пассаты, и выстроить систему мореплавания по ним было серьезной научной и первопроходческой задачей, которую европейцы успешно выполнили.

Что касается мотивов, которые подтолкнули европейских мореплавателей, то Фернандес отмечает, что в распоряжении Колумба и Васко да Гаммы не было никакой специально усовершенствованной морской техники. Она у них была средневековой и никаких принципиальных улучшений, которые бы создали возможность отправиться через Атлантику не было.

Фернандес считает решающим культурный фактор. В частности отмечает, что Васко да Гамма чрезвычайно серьезно относился к своему званию рыцаря ордена Христа, являвшегося фактически португальским продолжением ордена Тамплиеров. Именно этот орден, направляемый Энрике Мореплавателем, и взял на себя решающую роль в исследовании Атлантики. Фернандес считает, что средневековый культурный контекст – легенды о Граале, дух благородного рыцарского авантюризма и был той культурной движущей силой, которая вывела португальских рыцарей в Океаны.

Тут можно возразить, что генуэзцу Колумбу подобная рыцарская романтика вряд ли была присуща в достаточной степени, чтобы отправиться искать Китай. Он был представителем итальянской ренессансной купеческой среды и его интересовал не Грааль, а неведомые земли и новые товары да золото.

Если отвечать на вопрос: почему европейцам удалось найти Китай, а Китай не смог и не захотел найти Европу, со временем отказавшись от плаваний Чжэн Хэ, то ответ, как ни парадоксально, лежит на поверхности: европейцы хотели найти Китай, а китайцы не хотели найти Европу. В той мизерной степени, в которой она их интересовала, их вполне удовлетворял Великий Шелковый Путь.

Средневековая Европа была единственной цивилизацией, которая активно воображала себе географическую полноту мира, стремилась зафиксировать и свести множество реальных и фантастических сведений о дальних землях и народах. При этом представления о Китае у европейцев после появления «Книги Марко Поло» были достаточно точными, подробными и вдохновляющими. Таким образом 2 и 2, — наличие пробуждающих любопытство сведений о Китае и географическая теория шарообразности земли вкупе с технической возможностью проверить её в плавании каравелл, дало неизбежное 4 – плавание Колумба и его португальских конкурентов, избравших, как оказалось, более надежный и техничный путь через Африку.

Европа позднего средневековья и Ренессанса действительно хотела узнать весь мир. И она добилась своего и его узнала.

На Руси, к примеру, в то же время полного и исчерпывающего образа мира не было, география была еще позднеантичной и византийской, но, тем не менее, было и достаточно практического интереса и любопытства, чтобы Афанасий Никитин не только оказался в далеком плавании в Персию и Индию, но и оставил о нем развернутые записки, а русские землепроходцы, как не может не отметить и Фернандес, двинулись в увлекательный путь на Восток, собирая местные легенды и рассказы об еще более далеких землях. Хотя про поиски Грааля на Руси слышали, наверное, немногие.

Так или иначе, «Цивилизации» Фернандеса-Арместо — неплохое времяпрепровождение для влюбленного в историю эрудита. Тойнби автор не превзошел, но весьма читабельная и содержащая массу полезной информации книга ему удалась.